Оглавление
(NC-17, слэш, hurt/comfort)
(Солнце одного лета.
PG-13, слэш, hurt/comfort)
(NC-17->21, слэш, PWP)
(NC-17, слэш, PWP)
(R, слэш, юмор)
(G, AU)
Внимание!
суббота, 08 мая 2021
___________________________
Автор: White.Red.White.Red
Фэндом: BUCK-TICK
Рейтинг: G
Жанры: АU
Предупреждения: ООС, ОЖП
"Ну, видишь.
Всё хорошо."
____________________________
читать дальшеНа улицу опускаются сумерки. Под однородным серовато-белым небом доминируют черный, красный и оранжевый. Кажется, недавно прошел дождь: черное зеркало мокрого асфальта то тут, то там расцветает отраженными всполохами огней. Алые, рыжие и лимонные купы осенних деревьев кое-где разбавлены редким зеленым, напоминающем о чем-то другом, знакомом и привычном. Там, где на листву падают отсветы уже горящих фонарей, она приобретает совсем фантастичный, ни с чем не сравнимый и оттого пугающий оттенок. Красные японские фонари – в вышине, на изящно изогнутых столбах чугунной ковки. А ниже, на уровне улицы и отсутствующих пешеходов, ясный дневной свет все тот же, лишь слегка разбавлен туманной изморосью, как прозрачная вода – каплей молока. «Царство света» наоборот.
Эту беззвучную картину отделяет от них стеклянная стена кофейни, в которой они сидят за традиционным круглым столиком на двоих, друг напротив друга. Кофейня небольшая, но столиков здесь мало, вокруг много открытого пола. Светло-серая плитка. Похоже, эта кофейня сейчас работает только для них двоих. Здесь не пахнет кофе, не пахнет ничем вообще.
Y. наконец перефокусирует взгляд на лицо напротив своего. Точнее, сперва на то, что его обрамляет, так как сделать это – перевести взгляд, сфокусироваться и смотреть – парадоксально сложно.
Сперва – пальто насыщенного яркого цвета: расширенное сверху, по-барочному объемное, перехваченное поясом в талии и драматично ниспадающее вниз крупными складками и изгибами; пунцовое, как рубины, или как вино, или как сердце на открытках к 14-му февраля. Почти такого же цвета, как лак на ногтях – взгляд Y. переходит к руке, покоящейся на бледной столешнице, у тускловато-белой чашки с блюдцем. Рукав пальто сужен книзу и застегнут на маленькую круглую пуговицу, позволяя увидеть часть запястья. Рука остается неподвижной, и можно рассмотреть ее тонкие очертания, светлую, почти прозрачную кожу, под которой едва угадывается смутный рисунок сосудов, и недлинные ногти правильной формы, продолговато-узкие, похожие на некую специально синтезированную идеальную формацию, призванную наилучшим образом продемонстрировать ярко-красный лак, – чуть другого цвета, чем пальто, – покрывающий их безупречно ровным, неподвижно бликующим слоем.
…….Рука продолжала спокойно лежать на светлой поверхности стола, не шелохнувшись. Это зрелище по какой-то причине стало практически невыносимым – и именно в этот момент глаза Y. наконец поднялись и встретились с другой парой глаз: бархатных, теплых, улыбающихся.
Нет, слишком рано, слишком рано – взгляд снова начал блуждать, охваченный иррациональной легкой паникой.
Сияющий каскад черных, очень черных волос. Полускрытая этим каскадом шея, вокруг которой дважды обвита нить крупных черных бус; круглые и блестящие, бусины казались то ли пластмассовыми, то ли каменными: захотелось медленным осторожным движением собрать их в горсть, чтобы услышать сухой и отчетливый перестук. Яркий четко очерченный рот, уголки губ приподняты в намеке на улыбку. Высокий гладкий лоб с маленькой родинкой наверху.
…Тут у Y. появилось ощущение скольжения вниз по крутому склону – и физической невозможности противостоять этому движению. Да, и все же глаза: уютно-карие, слегка затененные красивыми ресницами, одновременно близкие и загадочные. Они почему-то заставляли думать о крыльях редкой бабочки____
___Судорожный вдох, пауза, долгий выдох. Теперь – прийти в себя и посмотреть наконец по-человечески.
Прекрасное лицо напротив смотрело с понимающей ласковой улыбкой.
– Ну, видишь, все хорошо, – мягко произнес негромкий голос.
Глаза продолжали смотреть все так же ласково, теперь даже с каким-то затаенным нежным лукавством: так, умиляясь, наблюдают за ребенком, который не решается развернуть долгожданный подарок. Или решается, но не может справиться с этой задачей.
Y. ничего не оставалось, как тоже что-то сказать – хотя бы, например, кивнув на пальто пунцового цвета:
– «Профондо россо», буквально.
– Пожалуй, – с мгновенной готовностью отозвалась фигура напротив, окинув себя беглым взглядом. – Вот это – профондо россо. «Багровая ночь» и, видимо, гоблины. Но я не могу сказать, что люблю этот фильм. Да и «глубокого красного», кстати сказать, там нет вовсе.
– Да, все верно. Там есть только немного крови вот такого цвета. – Рука Y., словно колеблясь, сначала будто зависла в воздухе, но потом все же указала на ярко-красные ногти, по-прежнему неподвижно пылавшие на бледном фоне стола.
Рука с ярко-красными ногтями наконец-то взметнулась вверх, приблизившись к лицу.
– Наверно, тебе кажется, что все вместе это как-то… слишком, да? – Темные бархатные глаза чуть сузились и сосредоточились на красном лаке.
– Нет. Вовсе не кажется. – Действительно, Y. и в голову бы не пришло сказать об этом «как-то слишком». Все подобные дары можно было принимать только с благодарностью. – Не кажется. Красиво. Необычно.
Слова не шли. Судя по всему, это было очевидно.
Темные глаза улыбнулись все с той же мягкой, понимающей, ничуть не заносчивой снисходительностью.
– Посмотри, вот еще есть… аксессуар. – Слово «аксессуар» было произнесено с тихим смехом, как бы извиняясь за помпезность. Каскад черных волос, дрогнув тяжелой волной, прикрыл склонившееся вниз и в сторону лицо. Y. показалось, будто это движение чем-то нарушило стерильность атмосферы. В воздухе слабо повеяло ароматом духов с оттенком чего-то вроде сандаловых палочек.
На стол, рядом с блюдцем, легла пара ажурных перчаток в мелкую черную точку.
В стоявшей на блюдце чашке, оказывается, все же было что-то налито: оттуда поднимались призрачные беловатые струйки пара. Кофе по-прежнему не пахло.
– …Чтобы приглушить. – Фигура напротив легким неторопливым движением надела перчатку на руку и продемонстрировала. Теперь красный лишь смутно угадывался за темным плетением. – Просто идея была такая, чтобы предъявить сразу все, что можно. – Все тот же тихий, слегка застенчивый смех. Снятая перчатка снова легла на стол. – Конечно, можно было вот так…
И Y. снова увидела перед собой тыльную сторону его кисти и пальцы, где ногти были красиво покрыты идеально ровным слоем лака – но не ярко-красного, а абсолютно черного.
Y. почему-то показалось, что перед ней сейчас та же кисть, на которую только что примерялась ажурная черная перчатка. Это впечатление усиливал тот факт, что вторая кисть сейчас скрылась ниже края стола, оказавшись вне поля зрения.
– …Но это все же анахронизм. Да? – Он убрал руку, только в этот момент заметил легкое замешательство Y. и отреагировал на него вопросительной улыбкой.
– Престидижитация. То есть «ловкость рук», – сказала она, сделав неопределенный жест в его направлении.
За стеклянными витринами кофейни очень медленно, как в северных краях, продолжали сгущаться сумерки. Белесое небо приобрело равномерный розоватый оттенок. Вокруг подвешенных на гнутые столбы японских фонарей, алевших на его фоне, появился узкий золотисто-малиновый ореол.
– «Престидижитация»… Да, если подумать, то это она и есть, – сказал он. – Ну хорошо… Давай лучше оставим эти дурацкие мелочи. О чем тебе хотелось поговорить?
Y. ничего не ответила. Слова, раз покинув ее, так и не собирались приходить. За стеклянными стенами продолжали розоветь сумерки, но здесь, в этом безмолвном помещении, похожем на аквариум, сохранялся прозрачно-сероватый дневной свет. Шли минуты. Фигура в пунцовом пальто, задумавшись, смотрела куда-то в сторону. Пальцы с красными ногтями безотчетно тронули нить крупных черных бус; те соприкоснулись с едва слышным перестуком.
Y. протянула к ним руку.
– Лучше не надо. – Он, очнувшись, слегка отстранился. С тихой доброжелательностью повторил: – Не стоит.
Y. смутилась, затем невесело усмехнулась.
– Почему? Можно все, что соответствует ситуации в данном месте действия, разве нет? – Впрочем, наверняка было ясно, что она и не думает спорить. Вопросы прозвучали риторически, как средство для поддержания разговора.
– Да, но мы же говорим… конкретно о тебе, – сказал он.
Из кофейной чашки продолжали подниматься тонкие струйки пара.
Y. не знала, что ответить, и молча ждала, что он скажет дальше.
– Мне известно, что из себя представляют твои… твои реакции и умозаключения, – произнес он наконец. – Поверь, ты мне очень нравишься…
Засмеявшись, Y. перебила:
– Повторите, пожалуйста. Это прекрасно звучит.
– Но это действительно так, – сказал он. – И я хочу, чтобы эта встреча оставила по себе только хорошее.
– Простите, что я так говорю, но… – Да, ее «реакции»… Она продолжала, стараясь, чтобы улыбка не слишком подергивалась: – Но неужели вы считаете, что дотронуться до ваших бус и мимоходом, возможно, до вас – это событие, после которого человек никогда не станет прежним, в то время как длительный разговор с вами на этом фоне – так, сущая мелочь?
Он вздохнул. Через некоторое время сказал:
– Да… Мне с самого начала казалось, что это не самая хорошая затея.
– Почему? – На этот раз вопрос прозвучал не для поддержания разговора: ей почему-то хотелось узнать, как он будет это объяснять.
– Послушай… – Он запнулся, казалось, действительно не зная, что сказать. – Послушай, но ведь... меня же нет.
В устремленных на нее прекрасных бархатных глазах было бесконечное сострадание. Такое же, как у женщин на религиозных изображениях, не японских, очень старинных.
Она издала смешок – пожалуй, слишком вызывающий.
– Вы же настоящий. Хонмоно. The real thing. Вы есть.
Он немного помолчал. Затем сказал:
– С этим, конечно, трудно поспорить, – и, опустив глаза, снова тихо засмеялся с этой своей застенчивостью, которую она так любила. – Но я сейчас веду машину и слушаю расслабляющую аудиозапись, хотя это нельзя делать одновременно. А все остальное – вопрос у-ни-вер-су-мов. – Слогоделение этого слова в его исполнении прозвучало очень странно и красиво.
За стеклянными стенами теперь все было белым. В этом сплошном белом цвете смутно угадывались водовороты кружащихся снежинок.
Y. кивнула.
– Я знаю. И сейчас вы, наверно, разговариваете еще с пятью людьми одновременно, да?
– Нет, – ответил он. – Не одновременно. Параллельно. Одновременно – это когда ведешь машину и слушаешь аудиозапись. Поэтому подсчитывать не имеет вообще никакого смысла. Поэтому… – повторил он и на мгновение замолк, и она снова подумала, как это приятно: его слушать. Слушать, как он говорит слова. – Поэтому там, где ты – куда ты вернешься – меня нет.
– Да, я понимаю, – сказала она – кажется, с такой же слабой улыбкой, как у него. – Там, куда я вернусь, вы как раз дослушаете расслабляющую запись, доедете куда собирались, потом выпьете и ляжете спать. Иными словами… Это меня нет. Нет там, где вы. – Затем добавила со смехом, чтобы сбить пафос сказанного: – И любые прикладные кванты здесь бессильны.
Он смотрел на нее с грустью, чуть нахмурив лоб. Изгиб его рта теперь был печален.
Рука с красными ногтями снова машинально дотронулась до удивительных черных бус, которые так и манили к ним прикоснуться.
– Знаете что, неважно, – сказала она внезапно, будто на что-то решившись. – Спасибо вам большое за эту встречу. Мне не надо вам объяснять, как она была важна для меня. Спасибо. И позвольте все же… попрощаться с вами.
И она протянула ему руку.
Он взял ее в обе свои. Слегка сжал. Подержал несколько секунд. Потом – медленно и плавно – выпустил.
.........................................................
...Y. еще немного посидела, не двигаясь и не открывая глаз. Затем вышла из комнаты и, прижав пальцы к вискам, тяжелым медленным шагом подошла к окну, за которым в оловянно-сером зимнем мареве застыли вертикали деревьев и бетонных зданий, казавшихся одинаково холодными и неживыми.
Разумеется, все было так, как он говорил. И она понимала это с самого начала. Или только думала, что понимала.
Она тряхнула головой, отгоняя эту мысль. Но в мозгу продолжало неотступно биться:
«Как он был прав».
Боже, черт возьми, силы небесные, как же он был прав.
/03.2021/
Автор: White.Red.White.Red
Фэндом: BUCK-TICK
Рейтинг: G
Жанры: АU
Предупреждения: ООС, ОЖП
"Ну, видишь.
Всё хорошо."
____________________________
читать дальшеНа улицу опускаются сумерки. Под однородным серовато-белым небом доминируют черный, красный и оранжевый. Кажется, недавно прошел дождь: черное зеркало мокрого асфальта то тут, то там расцветает отраженными всполохами огней. Алые, рыжие и лимонные купы осенних деревьев кое-где разбавлены редким зеленым, напоминающем о чем-то другом, знакомом и привычном. Там, где на листву падают отсветы уже горящих фонарей, она приобретает совсем фантастичный, ни с чем не сравнимый и оттого пугающий оттенок. Красные японские фонари – в вышине, на изящно изогнутых столбах чугунной ковки. А ниже, на уровне улицы и отсутствующих пешеходов, ясный дневной свет все тот же, лишь слегка разбавлен туманной изморосью, как прозрачная вода – каплей молока. «Царство света» наоборот.
Эту беззвучную картину отделяет от них стеклянная стена кофейни, в которой они сидят за традиционным круглым столиком на двоих, друг напротив друга. Кофейня небольшая, но столиков здесь мало, вокруг много открытого пола. Светло-серая плитка. Похоже, эта кофейня сейчас работает только для них двоих. Здесь не пахнет кофе, не пахнет ничем вообще.
Y. наконец перефокусирует взгляд на лицо напротив своего. Точнее, сперва на то, что его обрамляет, так как сделать это – перевести взгляд, сфокусироваться и смотреть – парадоксально сложно.
Сперва – пальто насыщенного яркого цвета: расширенное сверху, по-барочному объемное, перехваченное поясом в талии и драматично ниспадающее вниз крупными складками и изгибами; пунцовое, как рубины, или как вино, или как сердце на открытках к 14-му февраля. Почти такого же цвета, как лак на ногтях – взгляд Y. переходит к руке, покоящейся на бледной столешнице, у тускловато-белой чашки с блюдцем. Рукав пальто сужен книзу и застегнут на маленькую круглую пуговицу, позволяя увидеть часть запястья. Рука остается неподвижной, и можно рассмотреть ее тонкие очертания, светлую, почти прозрачную кожу, под которой едва угадывается смутный рисунок сосудов, и недлинные ногти правильной формы, продолговато-узкие, похожие на некую специально синтезированную идеальную формацию, призванную наилучшим образом продемонстрировать ярко-красный лак, – чуть другого цвета, чем пальто, – покрывающий их безупречно ровным, неподвижно бликующим слоем.
…….Рука продолжала спокойно лежать на светлой поверхности стола, не шелохнувшись. Это зрелище по какой-то причине стало практически невыносимым – и именно в этот момент глаза Y. наконец поднялись и встретились с другой парой глаз: бархатных, теплых, улыбающихся.
Нет, слишком рано, слишком рано – взгляд снова начал блуждать, охваченный иррациональной легкой паникой.
Сияющий каскад черных, очень черных волос. Полускрытая этим каскадом шея, вокруг которой дважды обвита нить крупных черных бус; круглые и блестящие, бусины казались то ли пластмассовыми, то ли каменными: захотелось медленным осторожным движением собрать их в горсть, чтобы услышать сухой и отчетливый перестук. Яркий четко очерченный рот, уголки губ приподняты в намеке на улыбку. Высокий гладкий лоб с маленькой родинкой наверху.
…Тут у Y. появилось ощущение скольжения вниз по крутому склону – и физической невозможности противостоять этому движению. Да, и все же глаза: уютно-карие, слегка затененные красивыми ресницами, одновременно близкие и загадочные. Они почему-то заставляли думать о крыльях редкой бабочки____
___Судорожный вдох, пауза, долгий выдох. Теперь – прийти в себя и посмотреть наконец по-человечески.
Прекрасное лицо напротив смотрело с понимающей ласковой улыбкой.
– Ну, видишь, все хорошо, – мягко произнес негромкий голос.
Глаза продолжали смотреть все так же ласково, теперь даже с каким-то затаенным нежным лукавством: так, умиляясь, наблюдают за ребенком, который не решается развернуть долгожданный подарок. Или решается, но не может справиться с этой задачей.
Y. ничего не оставалось, как тоже что-то сказать – хотя бы, например, кивнув на пальто пунцового цвета:
– «Профондо россо», буквально.
– Пожалуй, – с мгновенной готовностью отозвалась фигура напротив, окинув себя беглым взглядом. – Вот это – профондо россо. «Багровая ночь» и, видимо, гоблины. Но я не могу сказать, что люблю этот фильм. Да и «глубокого красного», кстати сказать, там нет вовсе.
– Да, все верно. Там есть только немного крови вот такого цвета. – Рука Y., словно колеблясь, сначала будто зависла в воздухе, но потом все же указала на ярко-красные ногти, по-прежнему неподвижно пылавшие на бледном фоне стола.
Рука с ярко-красными ногтями наконец-то взметнулась вверх, приблизившись к лицу.
– Наверно, тебе кажется, что все вместе это как-то… слишком, да? – Темные бархатные глаза чуть сузились и сосредоточились на красном лаке.
– Нет. Вовсе не кажется. – Действительно, Y. и в голову бы не пришло сказать об этом «как-то слишком». Все подобные дары можно было принимать только с благодарностью. – Не кажется. Красиво. Необычно.
Слова не шли. Судя по всему, это было очевидно.
Темные глаза улыбнулись все с той же мягкой, понимающей, ничуть не заносчивой снисходительностью.
– Посмотри, вот еще есть… аксессуар. – Слово «аксессуар» было произнесено с тихим смехом, как бы извиняясь за помпезность. Каскад черных волос, дрогнув тяжелой волной, прикрыл склонившееся вниз и в сторону лицо. Y. показалось, будто это движение чем-то нарушило стерильность атмосферы. В воздухе слабо повеяло ароматом духов с оттенком чего-то вроде сандаловых палочек.
На стол, рядом с блюдцем, легла пара ажурных перчаток в мелкую черную точку.
В стоявшей на блюдце чашке, оказывается, все же было что-то налито: оттуда поднимались призрачные беловатые струйки пара. Кофе по-прежнему не пахло.
– …Чтобы приглушить. – Фигура напротив легким неторопливым движением надела перчатку на руку и продемонстрировала. Теперь красный лишь смутно угадывался за темным плетением. – Просто идея была такая, чтобы предъявить сразу все, что можно. – Все тот же тихий, слегка застенчивый смех. Снятая перчатка снова легла на стол. – Конечно, можно было вот так…
И Y. снова увидела перед собой тыльную сторону его кисти и пальцы, где ногти были красиво покрыты идеально ровным слоем лака – но не ярко-красного, а абсолютно черного.
Y. почему-то показалось, что перед ней сейчас та же кисть, на которую только что примерялась ажурная черная перчатка. Это впечатление усиливал тот факт, что вторая кисть сейчас скрылась ниже края стола, оказавшись вне поля зрения.
– …Но это все же анахронизм. Да? – Он убрал руку, только в этот момент заметил легкое замешательство Y. и отреагировал на него вопросительной улыбкой.
– Престидижитация. То есть «ловкость рук», – сказала она, сделав неопределенный жест в его направлении.
За стеклянными витринами кофейни очень медленно, как в северных краях, продолжали сгущаться сумерки. Белесое небо приобрело равномерный розоватый оттенок. Вокруг подвешенных на гнутые столбы японских фонарей, алевших на его фоне, появился узкий золотисто-малиновый ореол.
– «Престидижитация»… Да, если подумать, то это она и есть, – сказал он. – Ну хорошо… Давай лучше оставим эти дурацкие мелочи. О чем тебе хотелось поговорить?
Y. ничего не ответила. Слова, раз покинув ее, так и не собирались приходить. За стеклянными стенами продолжали розоветь сумерки, но здесь, в этом безмолвном помещении, похожем на аквариум, сохранялся прозрачно-сероватый дневной свет. Шли минуты. Фигура в пунцовом пальто, задумавшись, смотрела куда-то в сторону. Пальцы с красными ногтями безотчетно тронули нить крупных черных бус; те соприкоснулись с едва слышным перестуком.
Y. протянула к ним руку.
– Лучше не надо. – Он, очнувшись, слегка отстранился. С тихой доброжелательностью повторил: – Не стоит.
Y. смутилась, затем невесело усмехнулась.
– Почему? Можно все, что соответствует ситуации в данном месте действия, разве нет? – Впрочем, наверняка было ясно, что она и не думает спорить. Вопросы прозвучали риторически, как средство для поддержания разговора.
– Да, но мы же говорим… конкретно о тебе, – сказал он.
Из кофейной чашки продолжали подниматься тонкие струйки пара.
Y. не знала, что ответить, и молча ждала, что он скажет дальше.
– Мне известно, что из себя представляют твои… твои реакции и умозаключения, – произнес он наконец. – Поверь, ты мне очень нравишься…
Засмеявшись, Y. перебила:
– Повторите, пожалуйста. Это прекрасно звучит.
– Но это действительно так, – сказал он. – И я хочу, чтобы эта встреча оставила по себе только хорошее.
– Простите, что я так говорю, но… – Да, ее «реакции»… Она продолжала, стараясь, чтобы улыбка не слишком подергивалась: – Но неужели вы считаете, что дотронуться до ваших бус и мимоходом, возможно, до вас – это событие, после которого человек никогда не станет прежним, в то время как длительный разговор с вами на этом фоне – так, сущая мелочь?
Он вздохнул. Через некоторое время сказал:
– Да… Мне с самого начала казалось, что это не самая хорошая затея.
– Почему? – На этот раз вопрос прозвучал не для поддержания разговора: ей почему-то хотелось узнать, как он будет это объяснять.
– Послушай… – Он запнулся, казалось, действительно не зная, что сказать. – Послушай, но ведь... меня же нет.
В устремленных на нее прекрасных бархатных глазах было бесконечное сострадание. Такое же, как у женщин на религиозных изображениях, не японских, очень старинных.
Она издала смешок – пожалуй, слишком вызывающий.
– Вы же настоящий. Хонмоно. The real thing. Вы есть.
Он немного помолчал. Затем сказал:
– С этим, конечно, трудно поспорить, – и, опустив глаза, снова тихо засмеялся с этой своей застенчивостью, которую она так любила. – Но я сейчас веду машину и слушаю расслабляющую аудиозапись, хотя это нельзя делать одновременно. А все остальное – вопрос у-ни-вер-су-мов. – Слогоделение этого слова в его исполнении прозвучало очень странно и красиво.
За стеклянными стенами теперь все было белым. В этом сплошном белом цвете смутно угадывались водовороты кружащихся снежинок.
Y. кивнула.
– Я знаю. И сейчас вы, наверно, разговариваете еще с пятью людьми одновременно, да?
– Нет, – ответил он. – Не одновременно. Параллельно. Одновременно – это когда ведешь машину и слушаешь аудиозапись. Поэтому подсчитывать не имеет вообще никакого смысла. Поэтому… – повторил он и на мгновение замолк, и она снова подумала, как это приятно: его слушать. Слушать, как он говорит слова. – Поэтому там, где ты – куда ты вернешься – меня нет.
– Да, я понимаю, – сказала она – кажется, с такой же слабой улыбкой, как у него. – Там, куда я вернусь, вы как раз дослушаете расслабляющую запись, доедете куда собирались, потом выпьете и ляжете спать. Иными словами… Это меня нет. Нет там, где вы. – Затем добавила со смехом, чтобы сбить пафос сказанного: – И любые прикладные кванты здесь бессильны.
Он смотрел на нее с грустью, чуть нахмурив лоб. Изгиб его рта теперь был печален.
Рука с красными ногтями снова машинально дотронулась до удивительных черных бус, которые так и манили к ним прикоснуться.
– Знаете что, неважно, – сказала она внезапно, будто на что-то решившись. – Спасибо вам большое за эту встречу. Мне не надо вам объяснять, как она была важна для меня. Спасибо. И позвольте все же… попрощаться с вами.
И она протянула ему руку.
Он взял ее в обе свои. Слегка сжал. Подержал несколько секунд. Потом – медленно и плавно – выпустил.
.........................................................
...Y. еще немного посидела, не двигаясь и не открывая глаз. Затем вышла из комнаты и, прижав пальцы к вискам, тяжелым медленным шагом подошла к окну, за которым в оловянно-сером зимнем мареве застыли вертикали деревьев и бетонных зданий, казавшихся одинаково холодными и неживыми.
Разумеется, все было так, как он говорил. И она понимала это с самого начала. Или только думала, что понимала.
Она тряхнула головой, отгоняя эту мысль. Но в мозгу продолжало неотступно биться:
«Как он был прав».
Боже, черт возьми, силы небесные, как же он был прав.
/03.2021/
@темы: мои фики
суббота, 24 октября 2015
Автор: White.Red.White.Red
Фэндом: BUCK-TICK
Пэйринг: Хисаши Имаи\Атсуши Сакураи
Рейтинг: PG-13
Жанры: Слэш (яой), Hurt/comfort
Солнце одного лета.
____________________________
читать дальше...Третий час ночи, точнее – утра. «2:15» – сообщали черные цифры на табло.
Последний этаж. Створки гостиничного лифта беззвучно разъехались в стороны.
Хисаши шагнул в неярко освещенный коридор и прошел к дверям бара, которые автоматически открылись перед ним, впуская в пространство, заполненное густым холодным воздухом и переливами тусклого золотистого света.
Качнув головой в ответ на движение метнувшейся к нему хостес, он окинул глазами зал, намечая, где устроиться – и его взгляд упал на сидящего в дальнем углу Аччана. Эта его вечно усталая осанка. Да и выбрал ту же точку, которую выбрал бы и сам Хисаши. Как обычно.
Аччан не заметил его приближения. Он неподвижно смотрел куда-то вперед и вниз.
– Не спится? – спросил Хисаши, не зная, что еще можно спросить.
Перед Аччаном стоял наполненный прозрачной жидкостью стакан с надетым на край кружочком лайма. Смотрелось это довольно нелепо.
Аччан поднял взгляд, и к потерянному оцепенению, стоявшему в его глазах, быстро примешалось облегчение. Он сделал приглашающий жест и произнес:
– Тебе, видно, тоже?
Прозвучало это, конечно, как утверждение.
Хисаши сел рядом.
До слуха доносились звуки пианино с какого-то несвежего сборника типовой романтики для ресторанов – к счастью, очень тихо.
– Знаешь... – заговорил Хисаши, но тут подошли взять заказ. Он буркнул: – Виски какое-нибудь американское.
– У нас есть для вас...
– Любое, пожалуйста, – нетерпеливо произнес Хисаши. Официантка сказала свое радостное «так точно» и удалилась.
Он посмотрел на Аччана, чей невидящий взгляд был теперь направлен в пол.
Хисаши определял для себя такое его лицо как «повернутое внутрь». Когда лицо Аччана бывало повернуто внутрь, Хисаши всегда очень хотел что-то с этим сделать. Так же нельзя, думалось ему при виде этого лица. Потому что, ну... так не должно быть.
Вопрос о том, почему иметь намерение «что-то с этим сделать» должен именно он, Хисаши, никогда не возникал. Вернее, возникал один-два раза, но у Аччана, не у него. Хисаши же сама постановка этого вопроса казалась в высшей степени странной, и скрывать это он никогда даже не пытался. Слишком бессмысленно.
Он спросил:
– Ну, так что ты не мог уснуть?
Атсуши наконец повернулся к нему, с деланной покорностью издал тяжелый вздох и, улыбнувшись, спросил:
– А ты?
– Телепатия, – сказал Хисаши, тоже с усмешкой. Долю шутки в этой шутке можно будет установить потом. – Отвечай на заданный вопрос.
– Да нет, я уснул, – безразлично ответил Аччан. – А потом проснулся.
Официантка принесла виски. Атсуши замолк.
Когда она ушла, Хисаши спросил:
– У тебя что, опять?
Атсуши сделал неопределенный жест рукой, – жест, который обычно означал «зачем-говорить-раз-тебе-и-так-ясно», – а затем сказал все тем же равнодушным будничным голосом:
– Только теперь это по-другому. Он меня хлещет по лицу, то с правой стороны, то с левой, по очереди, медленно, в рапиде как бы, а я ему говорю – «знаешь, мне ведь это совершенно безразлично, то, что ты делаешь», и голова у меня то вправо, то влево, пока я это говорю, мне со стороны это видно... То есть просыпаешься не от страха, а от...
Он не закончил.
Хисаши молча смотрел на его опущенный профиль.
Наконец Аччан, немного повернувшись, но не поднимая глаз, заговорил снова, монотонно и еще более равнодушно:
– В конце-то концов, мне скоро полтинник. Я ни от кого не завишу. Ни от кого, Маимаи.
– Аччан...
– ...И я на каждом концерте пою эту безымянную терапевтическую пошлятину. Которую мы для начала всю отпрепарировали. По кусочкам.
Повисла пауза.
Затем Атсуши, тихо рассмеявшись, произнес:
– Ладно. Извини. – И, кинув на Хисаши какой-то вороватый взгляд, добавил: – О чем тут, собственно... Просто захотелось хоть куда-нибудь выйти, вот и все… А ты-то что не спишь? Рука, да?..
Хисаши лишь качнул головой, не отвечая.
Действительно: раньше было «по-другому»…
*
Давно, в одну из тех нечастых ночей, которые они с Аччаном проводили в одной постели, – им тогда, кажется, было года по двадцать два, – Хисаши проснулся от очень резкого движения рядом с собой, внезапного и пугающего, как ощущение падения во сне. Хисаши приоткрыл глаза и, с усилием продираясь сквозь туманную тяжесть в голове и окружающую темноту, попытался мысленно положить на нужную полочку то, что удалось рассмотреть: лежащий на спине абсолютно неподвижно и неестественно прямо, – будто в параличе, – Аччан, вцепившийся вытянутыми руками в край полусброшенного одеяла. Тут же до восприятия Хисаши дошло и то, как он дышит: часто, с трудом, но в то же время неглубоко и очень неровно – будто специально сдерживаясь из опасения, что кто-то может услыхать. Услыхать, как он дышит... Хисаши приподнялся на локте, вглядываясь в полумрак. Оказалось, что веки у Аччана зажмурены – крепко, до исказившей лицо гримасы. Хисаши кольнул страх. В мозгу секундной вспышкой пронеслись возможные последующие действия: телефон, машина, больница... Он тронул Атсуши за плечо и шепотом произнес:
– Аччан, ты что?..
Прошло несколько долгих, беззвучных секунд. Лицо Атсуши постепенно разглаживалось, словно оттаивая, и вот он приподнял ресницы, – не сразу, очень медленно и неуверенно, будто боясь чего-то, что могло оказаться рядом, – и тогда наклонившийся совсем близко Хисаши увидел, как странно поблескивают у него глаза. Тут Атсуши встретился с ним взглядом, вздохнул – глубоко, сильно, будто наконец-то почувствовал, что может себе это позволить, – и, снова прикрыв веки, отвернулся.
– Что с тобой? – повторил Хисаши – и вдруг понял, что в ответе уже не нуждается, даже еще не представляя ясно всех деталей. Понимание пришло на каком-то очень глубоком и абстрактном уровне, вместе с внезапно всплывшими воспоминаниями о школьном прошлом, которое в силу произошедших с тех пор перемен казалось Хисаши, тогда еще не привыкшему к бегу десятилетий, неимоверно отдаленным, – казалось вот до этого самого момента в темной комнате, когда всё вдруг взяло и вернулось, живое и зримое, будто и не было последних пяти-семи лет...
– Ничего... Приснилось... – приглушенным голосом пробормотал Аччан – но Хисаши, не дожидаясь того, что он скажет, уже подался вперед, чтобы привлечь его к себе и обнять. Без каких-то мысленных обоснований, а просто потому, что так захотелось. Касаясь его груди, ощутил, что она покрыта прохладной испариной, а через несколько секунд услышал рядом с собой отчаянное, предельно частое – как у животного или у младенца – биение сердца. И, прислушиваясь к тому, как оно постепенно сбавляет темп, незаметно для себя заснул.
Только к концу следующего дня он вспомнил обо всем этом опять – как вообще часто бывает с кошмарами, даже с собственными, даже с самыми тяжелыми, такими, из-за которых боишься засыпать снова.
Вспомнив, он дождался удобного момента, присоединился к Аччану, медитирующему у окна с сигаретой в пальцах, и задал вопрос:
– Аччан, а что у тебя был за сон?
Он чувствовал абсолютную уверенность в том, что должен об этом спросить, хотя и предполагал, что Аччан, возможно, захлопнет створки своей раковины и перейдет к тактике односложных ответов.
А может, просто ощетинится и пошлет его подальше – такое тоже бывало, хоть и не часто.
Но ничего подобного не произошло. Видимо, это и означало, что они оба уже повзрослели.
Аччан, застигнутый врасплох, посмотрел на него широко распахнутыми удивленными глазами, – он явно тоже обо всем забыл и думал про что-то другое, – и Хисаши увидел, как его взгляд заволакивает нечто незримое и разъедающее. Да, Хисаши это видел. И Аччан продолжал смотреть на него тем же открытым и прозрачным, хоть и разбавленным какой-то бесцветной отравой взглядом, когда сказал в ответ:
– Да вот, знаешь… Отец снится. Часто.
После этого он замолк, и Хисаши уже решил, что он ничего больше не скажет – как вдруг слова рекой полились дальше:
– Он сначала всегда просто так сидит, в сторонке… Сидит себе и молчит… А потом вдруг мгновенно в жуткую ярость приходит, неимоверную просто, ни с того ни с сего. Хотя ничего и не говорит. Надвигается, как… скала – не знаю, как лучше объяснить. И размахивается… замахивается… Так, знаешь, небыстро и очень высоко. Впечатляюще выглядит, в общем. И еще, бывает, с рыком таким… Да, вот рычит иногда, а вообще молчит. – Тут он как-то торопливо счел нужным объяснить: – Но я просыпаюсь всегда раньше, чем он ударит… То есть чем рука опустится. – Секунду поколебавшись, добавил: – В поту весь просыпаюсь. И пошевелиться почему-то не могу, долго. – После чего сказал без какого-либо перехода или пояснений: – Причем всегда только меня самого, ни разу, чтобы... Это как-то плохо, наверно. Да?
*
– Должен тебе сказать, Сакураи-сан, что ты плохо выглядишь. Устало. Мотаться ночами по барам – это, знаешь ли…
– Ага, говори-говори.
– А ты бы прислушивался к тому, что я говорю, – сказал Хисаши, взяв стакан с лаймом на краешке и разглядывая его на свет. – Я, между прочим, тебя старше.
Аччан, покивав, очень серьезным голосом произнес:
– И умнее.
– Вот, точно. – Хисаши сделал небольшой глоток прозрачной жидкости. – И умнее...
*
У Сакураи-куна было очень странное лицо.
«Странное» само по себе настолько отталкивало от себя большинство людей, что дело даже не доходило до оценок этого «странного» в положительном или отрицательном ключе – и Хисаши, в общем, не был здесь исключением. Когда он задумался об этом чуть позднее, то с легким удивлением – и неловкостью – констатировал, что в данном случае и впрямь оказался в большинстве.
Впрочем, в обменах пошлыми репликами по поводу предполагаемого сакураевского происхождения он никогда не участвовал. (Потом это часто не давало ему покоя. Именно то, что он тогда молчал.) А при появлении обсуждаемого персонажа разговоры всегда прерывались – потому что почти до самого окончания школы Сакураи был на голову выше всех остальных. И шире в плечах. Кроме того, он иногда приходил с фингалами, явно полученными в уличных разборках, и никому не хотелось проверять на себе, чему он в них научился.
Это было вскоре после начала их последнего школьного года, на вечеринке, устроенной одним из уже выпустившихся семпаев – хотя какая там вечеринка, так, потоптались с пивом во дворе дома, робко ловя кайф от собственной независимости.
Он очень хорошо его помнил, этот первый разговор – и тогдашнего Аччана, который вдруг вынырнул из вечерней темноты, подошел к нему какими-то вымученными шагами и подчеркнуто, как показалось Хисаши, глядя в сторону, безо всяких предисловий хмуро произнес:
– Хигучи-кун сказал, что у тебя есть новый альбом Йеллоу Мэджик Оркестра и что можно взять послушать.
Пока Хисаши, вытаращив на него глаза, соображал, как на это следует реагировать – «Хигучи-кун ему сказал... Юта водит с ним свойские разговоры? Вот с ним?» – Сакураи вперил взгляд в землю и повторил финальную часть своего заявления уже с вопросительным оттенком:
– Можно взять послушать?
– Ну… В принципе, можно, наверно, – неуверенно проговорил Хисаши.
– Ага. Ладно, – кивнул Сакураи, повернулся, вышел из квадрата света, падавшего из окна – и исчез, будто растворился в воздухе.
Хисаши, вспомнив наконец о банке пива, которую все это время сжимал в руке, с облегчением сделал несколько быстрых глотков и почему-то подумал о том, не обидели ли Сакураи-куна его слова – за что тут же сам себя обругал. «Боюсь я его, что ли? Еще не хватало…»
Дня через два, в школе, Сакураи подошел к нему после окончания уроков и, на этот раз исподлобья глядя прямо в глаза, тихим голосом сказал:
– Имаи-кун, я насчет альбома…
Хисаши уже не в первый раз подумалось, до чего это все-таки странное сочетание: такой негромкий неуверенный голос – и тяжелый, едва ли не угрожающий взгляд.
– Ладно, сейчас зайдешь ко мне, возьмешь, – с потрясающе небрежным авторитетом в голосе ответил он, сам удивляясь, как это у него получилось. Сакураи даже чуть отступил назад от неожиданности. Вот так, будешь знать, со смутным удовлетворением подумал Хисаши, сам толком не понимая, чем и за что хочет ему отплатить, – а вслух добавил, намеренно впуская нотки откровенной грубости:
– Ну? Так я не понял, идешь или что?
Хисаши понятия не имел, что за этим последует.
Последовало же то, что Сакураи окончательно смешался, вспыхнул и, принявшись ожесточенно ковырять ногтем угол парты, едва слышно выдавил из себя вежливое:
– Да, спасибо, извини за беспокойство.
По улице они шли, стараясь держаться на расстоянии друг от друга, – Сакураи чуть отставал, – но непонятным образом постоянно сталкиваясь то сумками, то локтями. Хисаши, болезненно осознавая несуразность каждого своего движения, с тоской думал: «Нет, и пришло же в голову… Зачем я его потащил? Сказал бы «сам себе купи» – да и все…» К счастью, они уже приближались к дому: дорога занимала совсем немного. Хисаши решил провести его «официальным» маршрутом, через табачную лавку. Сейчас зайдет и выйдет, и всё на этом. Он на ходу поприветствовал стоявшую у кассы мать, занятую с покупателем. Та кивнула ему в ответ. Сакураи тем временем с преувеличенным вниманием смотрел в противоположную сторону.
Переступив порог своей комнаты, Хисаши машинально взглянул на небольшой контейнер из прозрачного пластика с прорезями – временное пристанище для трех лениво копошащихся на одном месте жуков-носорогов. Совсем недавно к двум самцам прибавился еще один трофей, помельче на вид и не такой рогатый. Хисаши хотел надеяться, что не ошибся и принес самку: ему надоело смотреть на то, как жуки спят, изредка едят, а еще реже – бодаются, и он решил устроить им любовь втроем. Пока что из этой затеи ничего не выходило.
Сакураи проследил направление его взгляда – «черт, заметил, теперь подумает – что за детский сад, жуков разводить, как в шесть лет…» – и подошел посмотреть поближе, после чего обернулся и, в очередной раз заставляя Хисаши изумленно вытаращить на него глаза, задал вопрос:
– Ты их будешь на иголки накалывать?
Хисаши ожидал чего угодно, – ухмылок, саркастических замечаний, – но только не такого.
– На какие еще иголки?.. Да нет, не буду, – только и смог выговорить он. «Ненормальный какой-то, точно».
– Просто некоторые так делают, – после паузы сказал Сакураи.
«Охренеть что за разговорчик», – растерянно подумал Хисаши и, будто зачем-то оправдываясь, сказал:
– Я их всё собираюсь в коробку побольше переселить. Да у меня и тагаме есть, вон, – и указал рукой чуть дальше и выше, где в специальном стеклянном террариуме с веточками, камешками и живописной растительностью неподвижно восседал удивительно крупный водяной жук тагаме, не сразу заметный именно в силу своей застывшей монументальности.
– Ух ты, – с неподдельным восхищением произнес Сакураи. Сделал несколько шагов вперед и легонько постучал пальцем по стеклу. Тагаме грузно поворочался, слегка развернулся, как бы демонстрируя свое презрение к человеческим особям, и снова застыл. – Ух ты… – повторил Сакураи, не сводя глаз с жука. – Класс. – И улыбнулся.
Хисаши вдруг совершенно необъяснимо охватило такое чувство, будто он подсматривает за Сакураи-куном в дверную щель. Торопливо отведя взгляд, он подошел к музыкальному центру, вокруг которого высились не вмещавшиеся в стеллаж башни аудиокассет, аккуратно выудил откуда-то из середины одну из них и протянул Сакураи.
– Вот.
Сакураи-кун обеими руками взял кассету и, кивнув, пробормотал какие-то слова благодарности – но Хисаши заметил, что произошло это с небольшой заминкой, буквально в долю секунды. Спросил:
– Что, не так что-то?
Спросил, еще не зная, сколько их будет потом, этих двадцать пятых кадров, не видимых никому, кроме него.
– Нет, нет, почему, – быстро сказал Сакураи, вертя кассету в пальцах и скользя взглядом то по трэклисту, то по лицам Сакамото, Хосоно и Такахаши на обложке. – Всё так... Просто Юта – Хигучи – говорил, что это пластинка. Ну, виниловая.
– Это он что-то перепутал, наверно, – сказал Хисаши. – Или ты не так понял. На виниле у меня сингл с первой песней. С той, с которой альбом начинается. В общем, он тебе плохо объяснил, скорее всего. Он у меня брал и то, и то. И обложки почти одинаковые, кстати… – Вконец разозлившись на себя – «проклятье, да что за идиотскую чушь я несу, тоже мне тема» – он как можно равнодушнее спросил: – У тебя кассетника нету, что ли?
– Нет, у меня есть, был, только он разбился… Упал и разбился, – произнес Сакураи, продолжая смотреть на кассету. – А проигрыватель отдельно. У брата есть кассетник, свой… – Тут он, как бы прерывая сам себя, все-таки поднял глаза на Хисаши и закончил: – Короче, я найду на чем послушать, это вообще не проблема. Спасибо, Имаи-кун. Ну, я тогда… – Он сделал движение в сторону двери, и тут Хисаши со страхом и с очень двойственным ощущением того, как сердце быстрым нырком перемещается куда-то вниз, услышал свой собственный голос, который низко и неприветливо, совсем не в тон словам, бросил:
– Можешь прямо сейчас послушать, здесь. Располагайся.
И чувствуя себя автоматом, приводимым в действие некими загадочными внешними силами, он вынул кассету у Сакураи из рук.
Сакураи, мгновение поколебавшись, как-то судорожно улыбнулся уголком рта, глубоко кивнул в знак благодарности и сел, – а Хисаши, чувствуя лишь пустоту полного отчаяния, негнущимися пальцами уже закрывал крышку кассетника и нажимал на перемотку, с покорной обреченностью ожидая того, как самые неловкие моменты его жизни начнут достигать своей наивысшей концентрации.
Зазвучали первые синтезаторные переливы, и Сакураи неожиданно встрепенулся:
– А ничего, что громко?
– Да ты что, разве это громко? – не смог сдержать улыбки Хисаши.
А дальше произошло нечто очень странное: наступила безмятежность. Более того, он вдруг просто взял и перестал ощущать, что здесь, рядом с ним, находится кто-то другой. Словно что-то достигло предела, переломилось – и улетучилось. Хисаши вроде бы ясно видел на небольшом расстоянии от себя Сакураи-куна: они с ним чуть ли не синхронно усмехнулись, слушая про «трепещущее сердце» из первой песни, потом вместе молча кивали в такт "Focus", – это было уже после того, как Сакураи протянул ему пачку «антисигаретных» мятных леденцов вроде тех, которые он сам собирался ему предложить, – потом обменялись замечаниями по поводу английских слов в "Opened My Eyes"… И вместе с тем ему продолжало казаться, что всё абсолютно так же, как если бы он был один здесь, в своей комнате и со своей музыкой. Спокойное и совершенно привычное чувство, не оставлявшее никакого места для удивления.
Когда еще звучала "Expecting Rivers", в дверях возник улыбающийся Юта, держащий в руках три банки джинджер-эйла, и радостно кивнул обоим в знак приветствия. Хисаши жестом пригласил его садиться. "Wild Ambitions" слушали втроем.
Затем кассета кончилась.
Сколько бы Хисаши ни слушал этот альбом, заканчивался он всегда неожиданно.
– Финал как-то скомкали, – заметил Сакураи.
– Вот и я говорю, – почти машинально поддакнул Хисаши.
– Хотя, может, это специально: он как будто открытым остается, – сказал Сакураи. – А вообще отлично. Но я другого от них и не ожидал… – И, переводя взгляд с Хисаши на Юту и обратно, он поднялся с места. – Большое спасибо за приглашение и за возможность ознакомиться, Имаи-кун. И тебе, Юта, за наводку. Я пойду тогда.
– Подожди, – торопливо произнес Хисаши и тоже встал. – А первый их альбом тебе как? Ты его вообще слышал?.. У меня как раз на виниле… Постой... – Он сделал шаг к полке рядом с музыкальным центром и стал быстро перебирать конверты с пластинками. Найдя нужную, вручил ее Сакураи. – На, возьми, послушаешь. Там второй трэк, "Firecracker", сумасшедший просто. Да ты знаешь, конечно... Это была такая американская вещь, жутко древняя, они ее переделали, и… – «Да что ж такое…» – В общем, бери, и можешь в окно выйти, если хочешь, – отрывисто закончил он.
– Что?.. – обескураженно переспросил Сакураи.
– Просто так быстрее, там вон и лестница есть, очень удобно, – поторопился объяснить Хисаши, с раздражением чувствуя на себе взгляд Юты, которого все происходящее явно очень удивляло и забавляло. «Хоть помалкивает – и то хорошо».
Сакураи подошел к окну и посмотрел вниз, после чего обернулся и с одобрением произнес:
– Ага, здорово. Но я лучше через дверь, а то… уроню еще, – отчего-то виноватым голосом закончил он, указывая подбородком на пластинку.
– Тогда пошли, провожу, – сказал Хисаши.
Он довел его до двери в магазин. Сакураи слегка поклонился в неопределенном направлении, – снова пряча глаза, как и час назад, – а затем практически бегом выбежал на улицу и был таков.
Потоптавшись немного на месте, Хисаши вернулся в комнату, где нетерпеливо поджидавший его Юта с огромным воодушевлением воскликнул:
– Слушай, ну вы даете! Я что-то вообще не понял! Вы же с Аччаном вроде два года уже вместе учитесь, нет? – Глаза у него так и искрились от с трудом сдерживаемого веселья.
«С Аччаном…»
– Да, с ним – два года. С тобой, мелюзга – и того меньше, а ты уже заявляешься как к себе домой и мой лимонад таскаешь, – сумрачно произнес Хисаши, надеясь перевести стрелки. «Экстраверт чертов».
– Лимонад, между прочим, не твой, а твоей почтенной матери, – назидательно поправил Юта. – Она у тебя, Маимаи-семпаи, добрая. Приветливая и гостеприимная. Так что в кого ты такой, э-э, даосский отшельник уродился – совершенно непонятно, – радостно резюмировал он и, заходясь от хохота, который все же прорвался наружу, увернулся от символически намеченного подзатыльника.
Тут в комнату как раз заглянула мать и спросила:
– Что это у тебя за приятель такой странный? Не поздоровался, не попрощался.
– Да нет, мам, это он просто стеснительный, извини, ты не думай, – торопливо заобъяснял Хисаши, невзирая на присутствие Юты.
Собственные слова сразу же будто застигли его врасплох.
И на все последующие годы ему запало в память то, как мать в ответ засмеялась и сказала:
– Надо же, а я думала, ты у меня один такой – и вдруг пожалуйста, родственная душа появляется.
А Сакураи тем временем шел по улице домой самой длинной дорогой, осторожно прижимая к себе конверт с пластинкой. Он почему-то не стал говорить Имаи-куну, что у него такая давно есть. Вот только к "Firecracker" он был до сих пор равнодушен. Странно. Надо будет обязательно послушать снова…
*
– Вчера что-то случилось, что ли? – спросил Хисаши, отставляя в сторону стакан с лаймом на краешке, почти такой же полный.
– Да так… Ни-сан звонил. Днем.
Хисаши сперва даже не сообразил, кого он имеет в виду. Пока пытался нащупать нить, Аччан уже продолжал:
– Сообщил мне, что родственница пожилая умерла, дальняя – ты не знаешь, по-моему… Сказал, хочет «поставить в известность». Про погребальные таблички говорил, потом на фотографии какие-то детские перешел, наши с ним… Слушаю его голос – и не узнаю. Сижу, киваю в трубку, даже вопросы задаю, а в голове только одно: интересно, что ему на самом деле от меня нужно. Вот что со мной после этого?.. – И он вопросительно посмотрел на Хисаши, будто ожидая от него немедленного и исчерпывающего ответа.
– Да ничего с тобой, – сказал Хисаши. – Любой бы подумал то же самое.
Аччан слегка передернул плечами.
– «Фотографии»… – медленно повторил он, на миг зажмурившись. – Бессмыслица полная. Да и как у нее вообще могли сохраниться мои фотографии, не понимаю. А тем более – почему это повод для звонка… Наверно, в интернете за такие вещи уже совсем ничего не дают. То есть, я имею в виду, за те, что связаны со мной... В смысле, на аукционах.
Хисаши слегка хохотнул – не смог сдержаться.
Аччан, тоже улыбнувшись, кивнул и сказал:
– Хотел у него спросить – по-моему, там кто-то должен быть в курсе. Но не спросил, конечно.
Он поднес к лицу принесенный для Хисаши бокал виски. Втянул ноздрями запах. Поставил на место и произнес:
– А ведь и я когда-то пытался это пить, глядя на тебя, но… Нет, все-таки у нас с тобой разные вкусы.
– Ну, я тебя поздравляю: это вывод года.
– Да о чем ты? Это вывод века… Ну, полувека, – сказал Аччан и рассмеялся.
Хисаши увидел, как в его глазах зажглись огоньки.
*
– …Представляешь, тагаме мой как-то умудрился из своего ящика выбраться. Но полетел почему-то не на свободу в окно, а знаешь куда?
– Куда? – спросил Аччан.
– К родителям в комнату – больше не нашел куда, ты только подумай! Как специально. Причем дело к ночи уже было, – увлеченно излагал Хисаши, уже успев забыть, с чего начал – хотя, кажется, Аччан спросил о том, какие у него на сегодня планы. – Мама чувствует – рядом на подушке что-то шевелится, свет зажгла... В общем, можешь себе представить. Сказала – «или я, или это»... Да я вообще не пойму, как он освободился! Три месяца почти жил – и ничего… Может, кто-то из мелких к нему лазил, плохо закрыл? Скорее всего, так и есть, они как раз там околачивались… Короче, жука я сегодня должен отнести. Тем более, что суббота. – И совершенно рефлекторно добавил: – Пошли вместе?
– Пошли, – так же рефлекторно ответил Аччан. – Хотя жалко, конечно… А куда идти-то?
– Да отнесу туда же, где и нашел. Там, на Каннагаве, такое место заросшее есть…
– Погоди, так ты что, сам его поймал?! – вдруг поразился Аччан. – Не купил?
Хисаши только засмеялся – удивляться тому, что удивляло Аччана, он уже устал.
– Ну здравствуй! Мы вообще в Гунме живем или где? Ты иногда как с луны свалился, честное слово. Прямо этот… Томас Джером Ньютон, кажется. – И он метнул на Сакураи быстрый взгляд, наблюдая, как на его лице появляется сконфуженная полуулыбка.
Хисаши и сам все еще улыбался. Такое искреннее изумление Аччана отчего-то неимоверно ему польстило – словно в этом пустяковом поводе действительно было что-то, чем можно гордиться. И вообще, у него было исключительно хорошее настроение – просто так, без всяких видимых причин. Даже легкая грусть от предстоящего расставания с жуком растаяла без следа. Осталось лишь предвкушение приятной прогулки.
В этот момент они как раз выходили за школьные ворота – дело было после уроков. Прошел июнь, дожди кончились раньше времени, солнце жгло вовсю. Приближались каникулы.
За это время такое естественное присутствие Аччана как-то само собой стало практически постоянным. Аччана, который то подолгу молчал, то вдруг пускался в пространные рассуждения на самые отвлеченные темы. Который медленно листал его блокноты с набросками, зарывался в его журналы и книжки или с до смешного счастливым лицом тормошил вдруг зачастившую в комнату кошку. Или сидел наискосок от Хисаши за столом, когда они по-быстрому разбирались со школьной писаниной. Или вставал рядом с ним у окна, чтобы потихоньку вместе покурить – и при этом так же, как Хисаши, с опаской поглядывал на дверь, пряча руку с сигаретой…
Правда, то самое ощущение пребывания в приятном одиночестве, возникшее у Хисаши месяц назад, уже успело смениться каким-то другим – не менее естественным и уютным, так что Хисаши не видел никакой необходимости его анализировать. Тем более, что на пороге рано или поздно почти всегда появлялся Юта, один или с каким-нибудь приятелем, и с невинным видом осведомлялся, не оставлял ли он тут своих крылышек и лука со стрелами. Из Ютиных уст это и вправду звучало уморительно. (В школе, разумеется, тоже стали громко задаваться вопросом, с чего это вдруг у Имаи и Сакураи так «раскрылись глаза», что они «нашли друг друга». Хисаши было лень реагировать: его мало волновал этот привычный с детства юмор. Что касается Аччана, то он либо тоже молчал, либо ровным голосом интересовался у спрашивавшего, не нарывается ли он, на что еще ни разу не получал никакого ответа.)
Потом Юта уходил, а еще через некоторое время появлялась мать, чтобы спросить, не хочет ли Сакураи-кун остаться поесть вместе с ними. После этого Сакураи как по команде вставал, говорил «большое спасибо, я бы с удовольствием, но меня ждут дома», откланивался и исчезал. И всякий раз, когда это повторялось, Хисаши переполняло чувство протеста – и еще странно острой обиды. Ему хотелось, чтобы мать хоть раз решила пригласить Аччана по-настоящему, так, чтобы он остался, а не ушел. Потому что Хисаши всегда ясно чувствовал, что уходить Аччану совсем не хочется.
– А почему только он у тебя постоянно сидит, а ты к нему не ходишь? – иногда спрашивала она, как бы отзываясь на его невысказанные мысли. – Он тебя что, не приглашает?
Хисаши только молча хмурил брови с видом «ты-все-равно-не-поймешь» – а сам не знал, что ответить. Потому что Аччан действительно ни разу за все время не позвал его к себе. Впрочем, Хисаши это нисколько не задевало. Скорее наоборот – вызывало облегчение. Он был не большой любитель ходить по гостям. Да и вообще…
– ...Слушай, а может, к себе жука возьмешь? – предложил он.
– Хотел бы, но не могу, – улыбнувшись, покачал головой Аччан.
– Ну, смотри… Кстати, после автобуса там еще идти минут пятнадцать – точно хочешь со мной? – спросил Хисаши. Спросил просто для порядка, так как и не думал ждать отрицательного ответа. И, ощущая, как от асфальта пышет жаром, сказал: – Могли бы, конечно, велосипеды взять, но я не знаю… До остановки, кстати, как раз по дороге, чтобы тебе домой зайти и форму переодеть.
– Форму переодеть? – эхом переспросил Сакураи.
– В принципе, можно совместить поездку на природу и вызов системе. С тебя станется, а я только за, – беззаботно отозвался Хисаши. – Пуговицу там верхнюю расстегнуть или вроде того… Но не в такое же пекло!
Аччан ничего на это не ответил.
– Учебники оставишь заодно, – прибавил Хисаши.
В это время они как раз поравнялись с табачной лавкой.
– А у тебя нельзя оставить? – спросил Аччан. – Учебники?
– Зачем? – не понял Хисаши. Он уже миновал дверь в магазин, завернул за угол дома и направился прямиком к лестнице, приставленной к окну комнаты. Аччан последовал за ним, чуть отставая.
– Ты меня тут подожди, я быстро, – попросил Хисаши, взбираясь наверх.
Спрыгнув на пол, он первым делом подошел к музыкальному центру и достал из укромного места, расположенного за колонками, заранее добытую для Сакураи пачку его любимых сигарет, после чего вернулся к окну. Аччан стоял внизу, сцепив руки и глядя куда-то в сторону. «Опять из реальности выпал», – подумал Хисаши и позвал:
– Эй! Лови.
Аччан поймал брошенные ему сигареты и механическим движением положил в карман.
Хисаши отошел от окна, вынул из шкафа футболку и слаксы и быстро переоделся. Открыв стеклянный ящик, аккуратно достал оттуда вяло сопротивляющегося тагаме, переместил его в банку из-под арахиса и, неплотно завинтив на ней крышку, вернулся к окну.
– Возьми-ка, а то спускаться неудобно, – сказал он, протягивая банку Аччану, который стоял внизу все в той же позе.
Аччан, явно вырванный из каких-то посторонних размышлений, сперва уставился на Хисаши непонимающим взглядом. Потом взял банку и довольно угрюмо спросил:
– А он там не задохнется?
– Не должен, – ответил Хисаши, уже стоя рядом с ним. – Ну, пойдем, что ли?
Чем дальше они продвигались по раскаленным улицам в направлении остановки, тем более задумчивым становился Аччан. «Или мрачным? Да нет, наверно, все-таки задумчивым», – решил про себя Хисаши, просто не представляя себе, как можно быть чем-то озабоченным в такой отличный, безоблачный во всех смыслах день.
– Ты вроде как раз где-то тут живешь, да? – спросил он, указав рукой в сторону небольшого массива домов, как раз показавшегося справа и уходящего в северном направлении.
– Да, – сказал Сакураи после паузы. И практически сразу, даже не доходя до следующего перекрестка, свернул в проулок.
Хисаши шел за ним по узкой дороге вдоль невысоких бетонных оград, чувствуя, как внутри поневоле разгорается любопытство: интересно было посмотреть, где живет Аччан. Там ведь тоже все должно как-то отличаться, наверное… Тем временем Аччан приоткрыл какую-то металлическую калитку, и они оказались в усыпанном щебнем, практически прямоугольном дворе, где на них с трех сторон смотрели тыльные стены домов. Из-за этих серовато-коричневых стен и единственного торчащего посередине дерева, раскинувшего в стороны тяжелые ветви, здесь было словно бы темнее, чем на улице, с которой они только что пришли – и будто даже прохладнее. Как в ранние сумерки.
Аччан направился к одной из задних дверей. Хисаши последовал за ним. Лежащая неподалеку на привязи собака приподнялась на передних лапах и недовольно залаяла.
Уже у самой двери Аччан обернулся и остановился.
Собака продолжала громко и монотонно лаять.
Аччан вполоборота стоял у двери.
– Мне тебя здесь подождать? – неуверенно, с проснувшимся наконец безотчетным смущением спросил Хисаши.
Сакураи пару секунд смотрел на него, будто прикидывая что-то. Потом толкнул дверь и вошел первым, после чего молча оглянулся и посторонился, давая дорогу.
Очутившись рядом с Аччаном в полумраке маленького узкого коридора, Хисаши наклонился, чтобы разуться, и почти сразу услышал приближение негромкого и в то же время какого-то звенящего женского голоса, начавшего произносить фразу:
– Атсуши… пожалуйста… скажи мне…
Он поднял голову, чтобы поздороваться – и увидел.
Увидел чернеющее, заплывшее нечто, кажущееся бесформенным – почти гротескное в своей асимметрии и разнообразии оттенков, от изжелта-багрового до глубокого лилового. Нечто, являющееся человеческим лицом.
Мгновенная темная вспышка в темном коридоре, сопровожденная испуганным возгласом и исчезнувшая уже через долю секунды.
– Ох, вы, пожалуйста, не смотрите на меня… – донесся до его сознания все тот же тихо звенящий, слегка пришепетывающий голос – звучавший уже откуда-то из-за угла, постепенно удалявшийся. – Я в аварию попала, знаете, поэтому… Добро пожаловать…
Голос выговаривал слова осторожно и замедленно: их произнесение явно давалось с трудом.
Хисаши представил себе, как слова одно за другим выходят из щели на лице, которое он видел только что.
Будто какая-то сила наконец вырвала его из столбняка, он повернулся и с ужасом посмотрел на Аччана.
Аччан стоял рядом, засунув руки в карманы. В его глазах застыло выражение снисходительной невозмутимости. Сверху вниз посмотрев на Хисаши в ответ, он спокойно, даже слегка улыбаясь, произнес:
– Ну, чего ты? Тебе же сказали: мама в аварию попала. Понял? В а в а р и ю, – повторил он. Повторил с таким невероятным количеством яда в голосе, на какое Хисаши никогда в жизни не счел бы его способным. – Пошли. Не стой.
Хисаши на автомате последовал за Сакураи в его комнату, не замечая ничего вокруг – то, что он увидел, будто оставило оттиск на сетчатке, заслонив собой все остальное. Кажется, в комнате Аччана было довольно пусто и царил такой же полумрак, как и в коридоре; кажется, ставни были наполовину задвинуты. Аччан достал откуда-то какие-то вещи, потом исчез за какой-то дверью. Потом вернулся, одетый уже не в школьную форму, а во что-то другое. Снова сказал:
– Пошли.
Хисаши так же автоматически пошел за ним в обратном направлении.
Сакураи снова пропустил его вперед и молча, никак не обозначая своего ухода, закрыл за собой дверь.
Сопровождаемые глухим лаем собаки, они вышли со двора на улицу. Аччан теперь шагал чуть в стороне. Немного дальше, чем обычно – совсем чуть-чуть.
Хисаши показалось, что за это время солнце каким-то образом успело уйти далеко на запад – его лучи светили уже не с такой ослепительной силой, а словно с трудом доходя до земли из еще более дальних далей, чем раньше. И в голове совершенно неожиданно, на фоне полной пустоты, возникло кристальное в своей четкости предположение: это всё. Всё. И не только на сегодня. Сейчас они дойдут до угла, и Аччан скажет, что вспомнил о неотложном деле и, к сожалению, не сможет никуда поехать. И попросит извинения за причиненное беспокойство. Или не станет ничего объяснять, а просто попрощается, развернется и уйдет – куда-то, куда обычно уходил до июня этого года. И на этом… Аччан… Какой же я идиот…
Они дошли до угла. Оказались на улице, с которой свернули несколько минут назад, чтобы отправиться к Сакураи. Аччан, не говоря ни слова, продолжал путь. «Наверно, решил подождать до остановки. Чтобы уж точно... Посадит в автобус, отдаст жука и…» Спохватившись, он повернулся в сторону Аччана, шагавшего рядом и неотрывно глядевшего вперед – так и есть, банка из-под арахиса была у него в руках. За это время Хисаши напрочь о ней забыл и не был уверен, что они не оставили ее у Аччана дома. У Аччана дома…
Хисаши вдруг охватило странное равнодушие – будто окутало каким-то вязким слоем, снаружи и изнутри. Он уже снова видел дома, деревья и прохожих, но словно сквозь толстое непроницаемое стекло. Солнце… Солнце то ли грело, то ли нет.
Впереди показалась остановка. Хисаши, не испытывая никаких эмоций, взглянул на столб с часами и отметил про себя, что в расписание они укладывались идеально: оставалось две минуты.
Тут Аччан наконец нарушил молчание. Он спросил:
– До конца?
Хисаши не сразу понял, о чем он спрашивает. Потом ответил:
– Нет, лучше до предпоследней, там идти удобнее.
– Может, хоть загоришь на воздухе, – сказал Аччан. – А то бледный вечно, как привидение, ужас просто.
Подошел автобус.
Они сели рядом. Аччан выбрал место у окна. Как только автобус тронулся, Аччан снял с банки крышку. Не глядя протянул ее Хисаши, а банку пристроил на коленях и, аккуратно придерживая, задумчиво воззрился на жука. Жук, кажется, никак не отреагировал на произошедшие изменения в освещении и температуре воздуха.
Хисаши стал смотреть в окно на противоположной стороне. Мимо пробегал веселый летний пейзаж, похожий на закольцованную декорацию. Летом всё всегда выглядит весело. Картина, темным пятном впечатавшаяся в мозг, постепенно бледнела, впуская в себя летний свет. Аччан сидел рядом и смотрел на жука. Авария. «А в а р и я». В конце концов, может, все не так. Может, так оно и есть… Просто авария. Просто…
Выйдя на нужной остановке, они, петляя между складскими строениями и редкими жилыми домами, спустились по забетонированному склону вниз, к реке, и зашагали по узкому берегу вдоль течения. Серая речная вода жирно поблескивала в потоках солнечного света, будто сплошь состояла из машинного масла.
– Все-таки тут не очень типичное место для отлова фауны, – произнес Аччан минуты через три непрерывной ходьбы. – Чего ты надо мной смеялся – не понимаю.
Они шли по пыльной серой гальке, смешанной с таким же серым песком. Около то и дело встречающихся сточных труб и редких хилых кустарников виднелись неубранные следы чьей-то ночной жизни. От воды слегка тянуло сладковатой гнилью.
– Это только здесь так, – пояснил Хисаши. – Надо еще пройти, и дальше очень приятные места начнутся, серьезно. Главное, народу никого, даже в выходные, не то что на озере или там где поближе… А оправдания твои не принимаются. Я же тебе, помню, рассказывал, где всякие такие твари водятся и когда их лучше ловить, и ты вроде сидел и кивал.
– Я думал, ты все это прочитал где-то, – засмеявшись, ответил Аччан. – По-моему, самая естественная мысль. Во всяком случае, относительно тебя... Ладно тебе, нечего такое лицо делать!.. Да, и тем более интересно, как ты сам умудрился узнать про такой заповедник, раз туда никто не ходит.
– Приятель показал, – сказал Хисаши. – Мы сюда еще в средней школе ходили гулять. Ему как раз близко было…
– Это Араки-кун твой, что ли? – спросил Аччан. – С которым ты нас все познакомить собираешься?
Хисаши кивнул и начал объяснять, почему Араки-кун все никак не может выкроить время и зайти – а сам невольно прислушивался к своим ощущениям, и несмотря на духоту, от которой не спасала даже близость воды, чувствовал, насколько же легче с каждым шагом становится дышать…
Прибрежная полоса постепенно расширялась; редкие приземистые дома на обоих берегах вскоре окончательно исчезли, уступая место купам деревьев. От их кромки начинала расти высокая трава, спускавшаяся почти до самого берега.
– Где-то вроде этого, наверно, да? – сказал Аччан, указав на уходящую далеко в воду песчаную косу, густо заросшую кустами и тростником.
– Как раз здесь, – отозвался Хисаши, останавливаясь. – Вон там, подальше, где уже почти середина. Я его из воды увидел, когда окунуться решил, иначе ни за что бы не наткнулся. Там сбоку как раз узкая такая полоска песка, видишь?.. Сейчас пошире, а тогда едва виднелась… Конечно, можно просто в траву выпустить...
Но Аччан уже спускался к реке с банкой из-под арахиса в руках, озабоченно глядя на заросли и явно прикидывая, как к ним лучше подступиться. Хисаши последовал за ним.
– Если туда же, то надо прямо в речку, иначе не продерешься, – сказал он, поравнявшись с Аччаном. «Искупаться бы заодно, хоть и мелко, жара такая…» Но вслух вместо этого произнес: – Может, давай лучше я сам, зачем ты полезешь, – и начал подворачивать штанины брюк.
– Да ладно, мы же вместе пошли, – ответил Аччан, разуваясь. Метнув взгляд на Хисаши, попытался так же подвернуть джинсы, чертыхнулся, сделал несколько шагов в сторону и стал их снимать.
Отвернувшись, Хисаши скинул кеды и подобрал банку, которую Аччан поставил в траву. Вошел в неглубокую воду, с наслаждением ощущая, как речная прохлада смыкается вокруг щиколоток, и стал медленно пробираться вперед.
– Эй, меня подожди, – голос Аччана раздался уже почти рядом. – Не хочу пропустить торжественный момент прощания.
– Момент практически настал, – сказал Хисаши, сделал еще несколько шагов вдоль косы, остановился и, открыв банку, низко наклонил ее над несколькими сантиметрами суши, которые открывались перед толстыми желто-зелеными стеблями. Жук, однако, не торопился вылезать.
– Не верит в свободу, – спустя пару секунд произнес Аччан, который наблюдал за процессом, стоя рядом. Он забрал банку и энергичным движением перевернул – жук шлепнулся на песок, завалившись на бок, и Аччан, нагнувшись, осторожно подцепил его пальцами, чтобы привести в нормальное положение.
Некоторое время оба, стоя почти по колено в речной воде, молча смотрели на жука. Тот оставался в прежней точке, лишь изредка совершая короткие неуверенные рывки то в одном, то в другом направлении, чтобы тут же снова замереть в неподвижности.
– Ладно, разберется, – в конце концов сказал Хисаши и, взглянув на небо – солнце наконец начало клониться к западу – направился обратно к берегу. Снова ступив на сушу, пошаркал ногами о траву, казавшуюся теперь удивительно колючей и жесткой, и потянулся за кедами.
Поравнявшийся с ним Аччан произнес, замедлив шаг и осматриваясь:
– Это хорошо, что мы его сюда отнесли.
Хисаши повернулся было к нему, чтобы что-то ответить – но ничего не сказал, потому что уперся взглядом в крупный синяк у Аччана на бедре. Какой-то рваной формы, вытянутый, уходящий под край длинной футболки. Уже бледнеющий.
Темное пятно в темном коридоре.
Не думая, он дотронулся пальцами до того темного пятна, которое было перед его глазами сейчас. Почувствовав, как Аччан весь застыл от его прикосновения, поднял взгляд.
– Вот так вот, видишь, – немного помолчав, сказал Аччан. – Иногда лучше не устоять на ногах и боком приложиться. Зато конфигурация лица сохраняется. Практическая физика.
Хисаши опустил голову и снова посмотрел на темное пятно под своей рукой. Коснулся его всей ладонью.
Кожа, влажная, одновременно теплая и прохладная. Cовсем прозрачная. Его кожа, и над этим кровоподтеком, и на лице, и на руках.
Аччан какое-то время стоял не двигаясь. Потом отвел его руку в сторону – так осторожно и медленно, будто это была рука какого-нибудь ребенка. Так, чтобы не было похоже, будто он меня отталкивает. Развернулся и пошел туда, где оставил свои джинсы.
Хисаши сделал несколько усталых шагов вверх по пологому склону. Сел на траву. Аччан вскоре приблизился и расположился рядом: улегся на спину, подложив руки под голову. Хисаши задрал шею и, подставив лицо слабеющим лучам солнца, прикрыл глаза.
– Знаешь, это, наверно, хорошо, что мы твоего тагаме сюда вернули, – послышался голос Аччана.
– Да, – сказал Хисаши, не открывая глаз. – Они все равно живут совсем мало, так что пускай лучше здесь.
– Не больше года, – помедлив, отозвался Аччан. – Вот, запомнилось откуда-то… Кажется, по биологии рассказывали.
*
– Маимаи-кун, а помнишь… помнишь, как мы с тобой на речку пошли, в самый первый раз, с этим твоим водяным жуком огромным? Еще ко мне домой по дороге зашли… Помнишь?
Телепатия. Как же.
– Помню, – коротко ответил Хисаши.
– Знаешь, а ведь когда ты зашел и увидел… В общем, я подумал – всё. Ну, в смысле, все хорошее длится недолго.
«Передача мыслей на расстоянии»… Да какая, к черту, телепатия, если…
Аччан, не дождавшись ответа, решил пояснить:
– Я думал, ты скажешь – «извини, я вспомнил, мне домой надо», что-то вроде этого. И буду я тебя видеть только в школе. Издали. Уверен был… Короче, ты не представляешь.
Нет его, расстояния. Нет.
– То же самое, – произнес Хисаши.
– В каком смысле «то же самое»? – не понял Аччан.
Надо же, действительно не понял…
Да ведь он, наверно, так ни разу Аччану об этом и не сказал. Кажется, только написал – в одном из тех писем, которые никогда ему не показывал, а так и оставлял у себя...
– У меня тогда точно такая же мысль была, – сказал он наконец. – Про тебя.
– Что?.. У тебя-то почему, не понимаю... А знаешь, я ведь, наверно, и сам все-таки хотел… Чтобы уж сразу. Я и боялся страшно, и думал – «на, смотри»… Понимаешь? Потому что потом бы только хуже было… Рано или поздно…
– Слушай, пошли-ка лучше спать, а? – прервал его Хисаши. – Утро скоро.
*
Тем летом они ходили на речку снова.
Хисаши переселил троих жуков-носорогов в просторный опустевший террариум, но они все равно чахли на глазах: сидели по разным углам, отвернувшись друг от друга и практически не шевелясь. «Надо остальных тоже на волю выпустить, – сказал он Аччану. – У меня им плохо. Пойдешь со мной?»
Один из этих жуков ему достался от младшего брата, который где-то его выменял на какую-то ерунду, но быстро утратил интерес. Второй, как ни странно, попался на глаза у озера – там, где устраивались семейные прогулки с катанием на лодках, а по выходным было не протолкнуться. И лишь последний экземпляр спокойно и мирно обитал на Каннагаве, пока Хисаши не нашел его и не забрал к себе. Но Хисаши подумал, что хорошо будет выпустить их всех втроем. В красивом и спокойном месте.
Прогулка повторилась. На этот раз – без промежуточных пунктов.
Был уже август. Воздух плавился от жары, сверчки стрекотали с оглушительной силой, а солнце палило так, что темнело в глазах.
Хисаши одного за другим вынул жуков из прозрачной коробки и опустил в тень, под дерево. Не глядя, что они будут делать дальше, сделал несколько шагов вниз по береговому склону.
Переливающаяся бликами речная гладь казалась раскаленной добела, на нее невозможно было смотреть. Он опустился на траву, лег навзничь и закрыл глаза. Вскоре почувствовал, как Аччан, все это время молчаливо присутствовавший поблизости, улегся рядом, как и в прошлый раз. У Хисаши было такое ощущение, будто он дошел до конца какой-то дороги – или оказался на самом краю земли. Это у меня уже самадхи, что ли?.. Похоже на то... Где-то, где есть только красные лучи солнца, пульсирующие над прикрытыми веками, неподвижный жар вместо воздуха, ровный, нескончаемый металлический звон на высоких нотах – и заранее выделенное место для тех, кто хочет раствориться в этом пейзаже. Ничего лишнего: все так, как должно быть. Мысли не нужны. И слова тоже.
Он запрокинул подбородок еще выше и раскинул руки в стороны. Одна рука опустилась на траву, другая – Аччану на грудь. Там, где только что обнаружил себя Хисаши, это было самой естественной вещью. Жарко… Насколько можно вытерпеть, не больше... И когда Аччан спустя какое-то время – минуту? две? пять? – вдруг застыл, а потом резко приподнялся и, быстро пробормотав что-то тихое и невнятное, вскочил и нервным шагом отошел в сторону, Хисаши не стал поворачивать голову и провожать его взглядом, а так и продолжал неподвижно лежать, впуская в себя эту горячую, мерцающую, льющуюся через край пустоту – становясь с ней единым целым.
Позже он снова услышал шелест травы и ощутил легкое прикосновение к своей руке – и тогда все же открыл глаза, чтобы посмотреть на вернувшегося Аччана.
Тот, низко склонившись над ним, улыбаясь этой своей тенью улыбки, произнес тихо:
– Как ты? Нормально? – И добавил, будто оправдываясь за вопрос: – Такое солнце все-таки…
Хисаши ничего не ответил – лишь снова зажмурился.
А что еще он мог сделать?
Разве что молча смотреть на него в ответ, замирая, молча смотреть – и только…
*
– Проходи, – сказал Хисаши, открывая дверь номера и пропуская Аччана внутрь.
Аччан сделал несколько шагов и остановился в нерешительности. Будто оказался не в комнате на другом этаже, а на каком-то незнакомом перроне, где нет ни души.
– Одеяло только одно, учти. Если хочешь, тащи свое.
– Это хорошо, что одно, – сказал Аччан.
– Ну вот и ложись тогда.
Аччан снял пиджак; Хисаши забрал его и повесил в шкаф, рядом со своим. Обернувшись, увидел, как Аччан медленно и аккуратно расправляет смятую постель. Произнес, расстегивая рубашку:
– Остальное давай, тоже повешу.
Аччан снял джинсы, оставшись в одной черной футболке, приблизился, складывая их на ходу, и протянул ему. Обогнул кровать – чтобы быть ближе к окну, дальше от двери, как всегда. Лег и укрылся до самого подбородка, наблюдая за движениями Хисаши. Тот, выключив свет, подошел и опустился на простыню со словами:
– Вроде не слишком тесно.
Аччан сказал:
– Я очень сильно тебя люблю, Хисаши.
Хисаши с тихой усмешкой ответил, не сводя с него взгляда:
– Даже и не представляю, как теперь выкрутиться.
Аччан некоторое время тоже смотрел ему в лицо. Его глаза блестели в темноте. Потом опустил ресницы и с долгим безмятежным вздохом перевернулся на другой бок.
– Спокойной ночи, – сказал Хисаши, прижимаясь губами к его затылку. – Засыпай давай, солнце мое, хорошо?
– «Солнце»?.. – медленным шепотом переспросил Аччан и едва слышно засмеялся. – Это… даже… как-то слишком…
– Поэзия. Персидская. Мог бы и знать. Потом ознакомишься, сейчас спи.
– Пер-сид-ская… Надо же…
– Молчи и засыпай.
Аччан ничего не сказал. Только еще раз вздохнул.
«…Пока он мне, как солнце, светит.»
В той книжке было еще много патетических строчек, но взгляд Хисаши когда-то упал именно на эти: «Пусть на любовь мою он не ответит, / Я жив, пока он мне, как солнце, светит».
Там, кажется, еще имелся какой-то вычурный драматический контекст, но он его не запомнил. Запомнил только накрепко слепленные вместе слова. И подумал еще, что жизнь, несмотря на жестокую прозу, все же предпочтительней поэзии.
...Кажется, Аччан уже начал дремать.
Хисаши немного подождал. Потом осторожно отодвинулся. Улегся на спину, закрыл глаза – и даже не успел поволноваться о том, сможет ли теперь забыться до утра без таблеток, потому что уже через полминуты соскользнул в глубокий крепкий сон.
То, что снилось, не осталось у него в памяти – просочилось, как песок сквозь пальцы.
Снилось красное и синее – раскаленный диск на прохладном низком небе, то ли закатном, то ли рассветном. Неспокойная темная вода до самого горизонта, позолоченная дымка над ней. Потом краски перемешались и стали звуком. Гудели в пустоте небесные сферы, как в тумане. Кто-то все это время был рядом; чей-то голос.
«Смотри, как хорошо», – сказал он.
Yellow Magic Orchestra - "Focus"
Yellow Magic Orchestra - "Opened My Eyes"
__________________________________________________
вторник, 16 июня 2015
___________________________
Автор: White.Red.White.Red
Фэндом: BUCK-TICK
Пэйринг: Хисаши Имаи/Атсуши Сакураи
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Hurt/comfort
___________________________
читать дальше
…Конец эфира. Наконец-то. Имаи уже едва сдерживался, чтобы каждые полминуты не смотреть на часы. Сегодня им с Сакураи приходилось отбывать телевизионную повинность вдвоем: формат передачи предусматривал задушевную беседу в ограниченном составе. Рядом не было ни Юты, готового взвалить на себя половину бремени, ни Хиде, с которым настолько легче давалось смыкание рядов, ни Аники, так хорошо умевшего давать вдумчивые ответы на дурацкие вопросы, из года в год одни и те же. Короче говоря, на этот раз было особенно тяжко.
Имаи взглянул на сидящего рядом Аччана. Тот, не выказывая ни малейших признаков нетерпения и спокойно улыбаясь, продолжал с заинтересованным видом реагировать на поток реплик ведущих, всё никак не иссякавший в силу профессиональной инерции. Имаи, скрывая усмешку, – не самую, впрочем, веселую, – вернулся к молчаливому изучению собственных ногтей. То, как проходящие годы оттачивали умение Аччана владеть собой в публичных ситуациях, со временем окончательно нивелировав любые проявления скуки, усталости или слишком личных эмоций, давно уже его не удивляло. Удивляло – иногда, все реже, – другое: что теперь и он, Имаи, зачастую не мог определить, о чем Сакураи думает на самом деле, когда вот так вот улыбается и кивает.
Вежливые формулы, рукопожатия, совместные фото, памятные росписи, поклоны. Проводы до лифта в одном составе, до первого этажа – в другом, до выхода – в третьем. Снова поклоны. «Пожалуйста, ваши автомобили поданы, будьте любезны».
– Свобода близка, – вполголоса бросил Имаи, обращаясь к Аччану. – Никаких сил нет. Надо чего-нибудь выпить, срочно.
Передние дверцы обеих машин уже были услужливо распахнуты.
– Надо, еще как надо. У меня дома выпьем, – скороговоркой произнес Аччан, быстрым шагом направляясь к своей «ауди». – Ну, что ты остановился? Едешь или нет?
*
За те несколько лет, что он не был дома у Сакураи, – а в последний раз Имаи заезжал к своему вокалисту с каким-то визитом вежливости еще задолго до его второго развода, – здесь произошли с трудом поддающиеся простому определению, но все же очень явные перемены. Он не мог судить обо всей квартире целиком, но то пространство, что они пересекли по дороге в гостиную, было окутано какой-то странной тишиной – неподвижной и густой, почти осязаемой. Не хватало только белых чехлов на мебели и занавешенных зеркал. Шторы на окнах, впрочем, казались задраенными наглухо.
Имаи подумал о своем собственном доме и о живущей в нем бульдожке, которая каждый раз летит ему навстречу, словно пробка из бутылки. А О-Химэ-чан никак не может ее обогнать и врезаться в него первой, как ни пытается – бежит со всех ног, бывает, что спотыкается и падает, даже ревела пару раз, но…
– А кошка твоя где? Спит?
– Умерла. Подожди, мне надо в ванную. – Аччан скрылся в коридоре.
– Когда? – после секундной заминки спросил Имаи вдогонку.
– Скоро шесть месяцев, – донеслось в ответ.
«Видимо, я должен был регулярно интересоваться, как она поживает», – подумал Имаи с ему самому непонятным глухим раздражением. Уселся на широкий кожаный диван. Решил, что лучше всего будет включить телевизор, и стал озираться в поисках пульта, но тут вернулся Сакураи, на ходу распечатывая какую-то полупрозрачную упаковку. Вытащил оттуда пригоршню влажных салфеток, нетерпеливо стряхнул, отделяя одну от другой, развернул и с видимым облегчением принялся вытирать лицо. Перехватив взгляд Имаи, пояснил:
– Забыл взять. Невозможно без них в последнее время. – И попросил: – Налей мне, пожалуйста.
Имаи подошел к бару, уставленному разнокалиберными бутылками. Одни едва начаты и покрыты тонким слоем пыли, другие почти пусты. Сбоку – высокий винный стеллаж, заполненный примерно наполовину.
– Что ты будешь?
– «Абсолют».
Имаи обернулся и посмотрел на Аччана.
– Синяя бутылка, большая, справа, – сказал тот. – А ты выбирай что хочешь.
Достав два стакана, Имаи положил туда льда, плеснул водки – и в один, и в другой, – и вернулся к Аччану. Тот все еще усердно оттирал лицо – будто от копоти, а не от тонального крема. Поблагодарил кивком и пригубил из стакана, не прерывая своего занятия. Скомкав и бросив на пол одну салфетку, тут же взял следующую.
Имаи вспомнил, как Сакураи гримировался в дни их самых первых выступлений: настороженно и чуть ли не со страхом, будто ставил на себе некий опасный эксперимент. Как-то, после совместного сейшна с S.P, ребята давно уже расслаблялись в соседнем помещении, а Аччан всё стоял перед зеркалом и, чертыхаясь, пытался избавиться от последних следов стойкой матовой помады бордового оттенка, доставшейся им в наследство от одной из многочисленных подружек Хошино. Усилия Аччана, однако, приводили лишь к тому, что красноватые разводы вокруг его рта ширились все более угрожающим образом. Наблюдавший за ним Имаи пришел на помощь с собственным носовым платком – и взялся за дело так энергично, что Аччан, крича на него и смеясь, стал вертеть головой и уворачиваться. Тогда Имаи поймал его за подбородок и, сам плохо понимая, что делает, накрыл губы Аччана своими. Тот на полсекунды замер – и ответил. Глаза они открыли одновременно. Атсуши издал тихий возглас, какой-то весело-потрясенный. Во всполохах его золотисто-карих радужек Имаи почудились солнечные блики.
Это было тридцать лет назад.
Он поднес к губам стакан и сделал обжигающий глоток. Чтобы совершить еще какое-нибудь действие, взял со стола принесенную Аччаном упаковку и, отодвинув подальше от глаз, стал читать название марки и все дальнейшие буквы: serviettes démaquillantes… formule extra douce… peaux très sensibles. Имаи понятия не имел, чем Аччан смывает мейк-ап: он не присматривался к тому, чем снабжают его гримерку, и не заглядывал к нему в личный райдер. Его накрыло какое-то тяжелое чувство. И дело было, по-видимому, не в салфетках для снятия грима – единственно из-за которых, как выяснилось, Аччан сегодня так торопился именно домой, а не в кабак. И даже меня был готов захватить… М-да, вот так годами проводишь с кем-то – «к е м - т о» – всё рабочее время на собственном предприятии, знаешь, что он любит, чего не любит, куда повернется, что скажет и когда промолчит, а заглядываешь к нему в гости – так, мимоходом, чего тут особенного – и наступает час новостей и интересных фактов из рубрики «Знаете ли вы». Как после многолетней, мать ее, разлуки.
– Ты тоже сними штукатурку, если хочешь. – Аччан отставил допитый стакан в сторону и поднялся с места, растягивая плечи и чуть морщась. – А впрочем, ты ведь можешь хоть целые сутки так проходить, я знаю.
Он отправился к бару и вернулся с большой синей бутылкой. Сел обратно, подлил в стаканы водки и сделал долгий, расслабленный выдох – как человек, который наконец-то может вычеркнуть из повестки дня выполненное дело, важное и не очень приятное. На этот раз он не стал делить свою порцию на несколько глотков, а осушил ее всю сразу, после чего откинулся назад, на глубокую спинку дивана, и подтянул ноги на сиденье. Вот, хорошо бы тоже так. Имаи немного вело; он чувствовал усталость. Становилось жарко. В один присест допив то, что оставалось в стакане, он снял пиджак, небрежно бросил на подлокотник и опустился назад. Принимая более удобную позу, задел виском плечо Аччана – тот был совсем рядом, буквально в паре сантиметров. Удобный диван, приятный ступор. Прошла минута времени. Две, три. Пять. До чего же у него здесь тихо. А, не все ли равно.
– Сидим тут, как два… Кто бы видел. – Сакураи коротко хохотнул, как-то слишком нарочито и громко. Так, будто здесь и впрямь был кто-то еще, кроме них.
– Ну, знаешь, в нашем возрасте… Волноваться из-за такого…
Фраза повисла в воздухе, а Имаи вдруг показалось, что Аччан… перестал дышать. Он резко вскинул голову – и увидел, что тот улыбается умиротворенной – неподвижной – улыбкой. Глаза его были закрыты. Имаи ощутил пронзительную ломящую пустоту – будто кто-то бесцеремонно врубил дальние фары, ослепляя безжалостной яркой белизной, не оставляя в сознании ни единого слова, имеющего хоть какой-то смысл.
– Собственно, если бы кто увидел, то сказал бы, что у нас высокий порог брезгливости по отношению друг к другу. Из-за давности знакомства. – Это снова был голос Аччана: спокойный, доброжелательный, такой, как обычно. Такой, как сегодня – уже вчера – в телестудии. – Действительно: в нашем возрасте…
Имаи медленно выпрямился. Аччан продолжал полулежать-полусидеть среди диванных подушек, не открывая глаз. Его дыхание было размеренным, как в глубоком сне.
Уйти. Просто уйти.
Сделал движение, чтобы встать – и тут Сакураи открыл глаза и посмотрел на него. Взгляд этот был сосредоточенным, очень прямым, почти напряженным. Но ожидания в нем не было. Волнения тоже.
Имаи несколько мгновений не шевелился. Потом сказал:
– Сядь.
Получилось жестко, как команда – голос внезапно перестал слушаться. Сакураи продолжал молча смотреть, не меняя позы. Имаи взял Аччана за запястье, слегка потянул к себе. Тот, вздохнув, не спеша перешел в вертикальное положение. Сел рядом и устремил взгляд куда-то в угол. Некоторое время оба молчали. Наконец Имаи глухо произнес:
– Почему...? Ведь ты же сам… Зачем ты?
Аччан взял со столика пустой стакан, повертел в пальцах. Поставил обратно, улыбнулся и сказал:
– Знаешь, я был счастлив от того, что у тебя все хорошо. Правда.
Имаи ответил после паузы:
– А я был несчастлив от того, что у тебя все плохо. – «И еще я решил поменьше об этом думать», – мысленно закончил он, зло усмехнувшись про себя, а вслух добавил: – Это тоже правда.
Аччан пожал плечами.
– Не так уж все плохо. Да и вообще. – Он с явным трудом, как-то тяжело поднялся с места. Имаи, впрочем, отлично понимал, что содержимое синей бутылки тут ни при чем. – Пойдем, я тебя провожу.
Имаи встал, но вместо того, чтобы направиться к двери, сделал шаг к Аччану, который и сам еще не двигался с места. Положил руку ему на плечо. Глаза Аччана были непроницаемыми и почти черными.
Имаи взял его лицо в ладони.
В этот момент он отчего-то испытал мимолетный, но будто огнем обжигающий суеверный страх. Мелькнула в памяти вычитанная невесть когда фраза: «Боишься уронить – брось». Тут рот Аччана дернулся, словно от сдержанного в последний момент восклицания – и Имаи почувствовал, что этот человек вот-вот отстранится, отвернется, выпадет. И в руках останется пустота, которая не сойдет с рук. На этот раз уж точно. Первобытный суеверный ужас перед отправлением высшей справедливости, вот что это было. Нет, Атсуши, с нами такого не будет.
Имаи подался вперед и коснулся его лица губами. Потом еще раз, и еще. Скулы, глаза. Аччан охнул, почти беззвучно. Подбородок, переносица, лоб. «Что ты делаешь?» – неясно донеслось до Имаи, словно сквозь стену.
– Что ты делаешь? – повторил Аччан.
– Проводи меня к себе, – попросил Имаи.
После секундной паузы Аччан молча развернулся и вышел. Имаи последовал за ним вглубь квартиры. Неужели. Неужели все-таки… Аччан остановился перед какими-то раздвижными дверьми, открыл их и исчез в темном прямоугольнике – не закрывая дверей, но и не оглядываясь. Имаи тоже вошел в беззвучную кромешную тьму и задвинул за собой створки. Через несколько мгновений – мгновений, в которые время и пространство оказались под вопросом, – зажглась неяркая лампа ночника.
Детали комнаты, в которой ни разу не приходилось бывать, сливались в мерцающие тусклые пятна. Атсуши стоял в отдалении, все еще держа руку на выключателе. Имаи подошел к нему, поцеловал его губы, неторопливо и неглубоко. Слегка подтолкнул, побуждая опуститься на постель, и начал было расстегивать на нем одежду; заглянул в его лицо – и увидел всю ту же сплошную черноту в полуприкрытых глазах. Лишь дыхание немного участилось. Или и это только показалось?.. В нем поднялось настоящее, нестерпимое отчаяние – и тут Атсуши сказал: – Подожди. Сейчас… – и несколькими движениями снял с себя рубашку. Потом потянулся к его ремню – но Имаи с полустоном-полурыком перехватил его руки, заставил лечь и, все еще придерживая за предплечья, будто не давая сбежать, стал покрывать поцелуями его грудь; спускаясь ниже, прижался лицом к впадине живота – Атсуши весь подался назад от резкого вдоха – и, касаясь уже невесомо, отметил губами пунктир на длинной, слабо белеющей вертикальной линии, – почти не видно, но я помню где, даже не глядя, – а затем провел пальцами по узкой, переходящей в густую поросль темной дорожке, прежде чем высвободить и взять в рот быстро твердеющий член. Слишком сильное, слишком наполненное ощущение, слишком давно этого не делал, непроизвольно остановился – но Аччан с коротким и низким звуком толкнулся ему навстречу, и он начал равномерными движениями забирать его в себя, глубоко, как мог глубже, до предела, так, что Атсуши, мимолетно коснувшись его волос и плеч – ну схвати же меня, вонзи ногти – вцепился обеими руками в простыни, закрыв глаза и высоко запрокинув подбородок; у Имаи закружилась голова, его будто втягивало в глубокий клубящийся омут, внизу распирало от возбуждения, и он все сильнее насаживался на Атсуши глоткой, давясь и задыхаясь, так, чтобы теснее было просто невозможно, чтобы ближе некуда, раз ты до меня не дотрагиваешься; и вот зазвучали отрывистые вскрики, словно от боли, бессильные, почти умоляющие, а руки стали судорожно упираться ему в плечи, отталкивая – да что с тобой такое, что?! – и он, хватаясь за мечущееся рядом тело – удержать, удержаться – принял первую волну извержения, горячую и мощную, – такую желанную, но все равно внезапную и хлесткую, как удар, – за ней, едва справляясь – вторую, третью… Вот ты и со мной. Снова.
Он провел рукой по рту; попытался перевести дух. Приподнявшись, взглянул на временами едва заметно вздрагивавшего, будто в ознобе, Атсуши, который лежал навзничь, прикрыв лицо тыльной стороной ладони. Имаи переместился выше и, закрыв глаза, в каком-то исступленном оцепенении ткнулся головой в его тяжело вздымающуюся грудь. Напряжение в паху становилось невыносимым. Идти, что ли, искать ванную, или… Он вдруг почувствовал, как вокруг него смыкаются объятья. Прохладное прикосновение волос к лицу, терпко-сладкое дыхание. Ты… Ты.
Аччан ненадолго отстранился, чтобы окончательно избавить его от лишней одежды; вернувшись, обхватил его ладонью, – и вот снова закольцованный ритм, уносящий по спирали уже не вниз – вверх, и Имаи наконец увидел, как взрываются снопы искр, прорезая тьму. Атсуши, не отнимая руки, продолжая ласкать, – теперь совсем медленно, нежно, – зарылся лицом в изгиб его шеи и неразборчиво что-то прошептал. Потом, кажется, снова, но уже беззвучно: Имаи лишь ощутил движение губ. От лица Атсуши было жарко – у кого так пылает кожа, у него? у меня? Жарко и влажно.
*
Когда Имаи проснулся, в комнате снова было темно. Но эта тьма была зыбкая и прозрачная – не то что та, предыдущая. Он посмотрел на электронный дисплей часов: половина восьмого. На ощупь пробрался к окну и чуть приоткрыл задернутые занавески, впустив тонкую полоску света. Бросил взгляд на постель – спит? Атсуши неподвижно лежал под одеялом, отвернувшись к стене. Спит.
Он тихо натянул на себя одежду. Поискал взглядом какую-нибудь бумажку и ручку, чтобы оставить записку, – «мне нужно идти, позвоню, увидимся позже», – но в глаза ничего не бросилось, а будить Аччана не хотелось.
Потом прошел в гостиную, где до сих пор горели лампы. Взял брошенный на диване пиджак, взглянул на экран мобильника, еще с вечера поставленного на тихий режим. Как и следовало ожидать, телефон рвался по швам от пропущенных воззваний к его совести. Он приблизился к окну, раздвинул шторы. Серый утренний свет смешался с белым электрическим; от этого всё произвольное и несочетаемое будто торопилось выступить на первый план. Скомканные салфетки валялись возле дивана расплывчатой синеватой массой.
*
…Матовая помада бордового оттенка и вправду была очень стойкой. Он слегка коснулся подбородка Аччана кончиком языка, провел большим пальцем. Ничего не произошло. Что он скажет... Что-нибудь же он скажет... И тут – тихий, торопливый шепот, на выдохе: «Х и с а ш и …» И он, уже ничего не видя, лишь почувствовал, как его обнимают за шею, порывисто и неловко.
«Х и с а ш и».
И хлынули во всю мощь потоки света – рвущиеся наружу, ввысь, пробивающие потолок и устремляющиеся в стратосферу.
*
Имаи подошел к столу, вытряхнул из целлофана салфетку. Вытер ею лицо, – на белом остались терракотовые следы, – скомкал, отправил на пол к остальным и вышел из комнаты, чтобы проделать уже знакомый путь.
*
Атсуши сидел на краю постели, полуодетый. Услышав его шаги, поднял взгляд.
Имаи сел рядом. Взял его руку, поцеловал ладонь, прижал к лицу. Спросил:
– Когда ты проснулся?
Молчание. Лишь рука под его рукой вдруг дрогнула.
Хисаши, пожалуй, знал, что надо сделать. Не выжидать, не прикидывать – просто сделать, а остальное неважно. Приложится.
Он крепко обнял Атсуши за шею, произнес его имя и закрыл глаза.
/26.10.2014/
Автор: White.Red.White.Red
Фэндом: BUCK-TICK
Пэйринг: Хисаши Имаи/Атсуши Сакураи
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Hurt/comfort
___________________________
читать дальше
…Конец эфира. Наконец-то. Имаи уже едва сдерживался, чтобы каждые полминуты не смотреть на часы. Сегодня им с Сакураи приходилось отбывать телевизионную повинность вдвоем: формат передачи предусматривал задушевную беседу в ограниченном составе. Рядом не было ни Юты, готового взвалить на себя половину бремени, ни Хиде, с которым настолько легче давалось смыкание рядов, ни Аники, так хорошо умевшего давать вдумчивые ответы на дурацкие вопросы, из года в год одни и те же. Короче говоря, на этот раз было особенно тяжко.
Имаи взглянул на сидящего рядом Аччана. Тот, не выказывая ни малейших признаков нетерпения и спокойно улыбаясь, продолжал с заинтересованным видом реагировать на поток реплик ведущих, всё никак не иссякавший в силу профессиональной инерции. Имаи, скрывая усмешку, – не самую, впрочем, веселую, – вернулся к молчаливому изучению собственных ногтей. То, как проходящие годы оттачивали умение Аччана владеть собой в публичных ситуациях, со временем окончательно нивелировав любые проявления скуки, усталости или слишком личных эмоций, давно уже его не удивляло. Удивляло – иногда, все реже, – другое: что теперь и он, Имаи, зачастую не мог определить, о чем Сакураи думает на самом деле, когда вот так вот улыбается и кивает.
Вежливые формулы, рукопожатия, совместные фото, памятные росписи, поклоны. Проводы до лифта в одном составе, до первого этажа – в другом, до выхода – в третьем. Снова поклоны. «Пожалуйста, ваши автомобили поданы, будьте любезны».
– Свобода близка, – вполголоса бросил Имаи, обращаясь к Аччану. – Никаких сил нет. Надо чего-нибудь выпить, срочно.
Передние дверцы обеих машин уже были услужливо распахнуты.
– Надо, еще как надо. У меня дома выпьем, – скороговоркой произнес Аччан, быстрым шагом направляясь к своей «ауди». – Ну, что ты остановился? Едешь или нет?
*
За те несколько лет, что он не был дома у Сакураи, – а в последний раз Имаи заезжал к своему вокалисту с каким-то визитом вежливости еще задолго до его второго развода, – здесь произошли с трудом поддающиеся простому определению, но все же очень явные перемены. Он не мог судить обо всей квартире целиком, но то пространство, что они пересекли по дороге в гостиную, было окутано какой-то странной тишиной – неподвижной и густой, почти осязаемой. Не хватало только белых чехлов на мебели и занавешенных зеркал. Шторы на окнах, впрочем, казались задраенными наглухо.
Имаи подумал о своем собственном доме и о живущей в нем бульдожке, которая каждый раз летит ему навстречу, словно пробка из бутылки. А О-Химэ-чан никак не может ее обогнать и врезаться в него первой, как ни пытается – бежит со всех ног, бывает, что спотыкается и падает, даже ревела пару раз, но…
– А кошка твоя где? Спит?
– Умерла. Подожди, мне надо в ванную. – Аччан скрылся в коридоре.
– Когда? – после секундной заминки спросил Имаи вдогонку.
– Скоро шесть месяцев, – донеслось в ответ.
«Видимо, я должен был регулярно интересоваться, как она поживает», – подумал Имаи с ему самому непонятным глухим раздражением. Уселся на широкий кожаный диван. Решил, что лучше всего будет включить телевизор, и стал озираться в поисках пульта, но тут вернулся Сакураи, на ходу распечатывая какую-то полупрозрачную упаковку. Вытащил оттуда пригоршню влажных салфеток, нетерпеливо стряхнул, отделяя одну от другой, развернул и с видимым облегчением принялся вытирать лицо. Перехватив взгляд Имаи, пояснил:
– Забыл взять. Невозможно без них в последнее время. – И попросил: – Налей мне, пожалуйста.
Имаи подошел к бару, уставленному разнокалиберными бутылками. Одни едва начаты и покрыты тонким слоем пыли, другие почти пусты. Сбоку – высокий винный стеллаж, заполненный примерно наполовину.
– Что ты будешь?
– «Абсолют».
Имаи обернулся и посмотрел на Аччана.
– Синяя бутылка, большая, справа, – сказал тот. – А ты выбирай что хочешь.
Достав два стакана, Имаи положил туда льда, плеснул водки – и в один, и в другой, – и вернулся к Аччану. Тот все еще усердно оттирал лицо – будто от копоти, а не от тонального крема. Поблагодарил кивком и пригубил из стакана, не прерывая своего занятия. Скомкав и бросив на пол одну салфетку, тут же взял следующую.
Имаи вспомнил, как Сакураи гримировался в дни их самых первых выступлений: настороженно и чуть ли не со страхом, будто ставил на себе некий опасный эксперимент. Как-то, после совместного сейшна с S.P, ребята давно уже расслаблялись в соседнем помещении, а Аччан всё стоял перед зеркалом и, чертыхаясь, пытался избавиться от последних следов стойкой матовой помады бордового оттенка, доставшейся им в наследство от одной из многочисленных подружек Хошино. Усилия Аччана, однако, приводили лишь к тому, что красноватые разводы вокруг его рта ширились все более угрожающим образом. Наблюдавший за ним Имаи пришел на помощь с собственным носовым платком – и взялся за дело так энергично, что Аччан, крича на него и смеясь, стал вертеть головой и уворачиваться. Тогда Имаи поймал его за подбородок и, сам плохо понимая, что делает, накрыл губы Аччана своими. Тот на полсекунды замер – и ответил. Глаза они открыли одновременно. Атсуши издал тихий возглас, какой-то весело-потрясенный. Во всполохах его золотисто-карих радужек Имаи почудились солнечные блики.
Это было тридцать лет назад.
Он поднес к губам стакан и сделал обжигающий глоток. Чтобы совершить еще какое-нибудь действие, взял со стола принесенную Аччаном упаковку и, отодвинув подальше от глаз, стал читать название марки и все дальнейшие буквы: serviettes démaquillantes… formule extra douce… peaux très sensibles. Имаи понятия не имел, чем Аччан смывает мейк-ап: он не присматривался к тому, чем снабжают его гримерку, и не заглядывал к нему в личный райдер. Его накрыло какое-то тяжелое чувство. И дело было, по-видимому, не в салфетках для снятия грима – единственно из-за которых, как выяснилось, Аччан сегодня так торопился именно домой, а не в кабак. И даже меня был готов захватить… М-да, вот так годами проводишь с кем-то – «к е м - т о» – всё рабочее время на собственном предприятии, знаешь, что он любит, чего не любит, куда повернется, что скажет и когда промолчит, а заглядываешь к нему в гости – так, мимоходом, чего тут особенного – и наступает час новостей и интересных фактов из рубрики «Знаете ли вы». Как после многолетней, мать ее, разлуки.
– Ты тоже сними штукатурку, если хочешь. – Аччан отставил допитый стакан в сторону и поднялся с места, растягивая плечи и чуть морщась. – А впрочем, ты ведь можешь хоть целые сутки так проходить, я знаю.
Он отправился к бару и вернулся с большой синей бутылкой. Сел обратно, подлил в стаканы водки и сделал долгий, расслабленный выдох – как человек, который наконец-то может вычеркнуть из повестки дня выполненное дело, важное и не очень приятное. На этот раз он не стал делить свою порцию на несколько глотков, а осушил ее всю сразу, после чего откинулся назад, на глубокую спинку дивана, и подтянул ноги на сиденье. Вот, хорошо бы тоже так. Имаи немного вело; он чувствовал усталость. Становилось жарко. В один присест допив то, что оставалось в стакане, он снял пиджак, небрежно бросил на подлокотник и опустился назад. Принимая более удобную позу, задел виском плечо Аччана – тот был совсем рядом, буквально в паре сантиметров. Удобный диван, приятный ступор. Прошла минута времени. Две, три. Пять. До чего же у него здесь тихо. А, не все ли равно.
– Сидим тут, как два… Кто бы видел. – Сакураи коротко хохотнул, как-то слишком нарочито и громко. Так, будто здесь и впрямь был кто-то еще, кроме них.
– Ну, знаешь, в нашем возрасте… Волноваться из-за такого…
Фраза повисла в воздухе, а Имаи вдруг показалось, что Аччан… перестал дышать. Он резко вскинул голову – и увидел, что тот улыбается умиротворенной – неподвижной – улыбкой. Глаза его были закрыты. Имаи ощутил пронзительную ломящую пустоту – будто кто-то бесцеремонно врубил дальние фары, ослепляя безжалостной яркой белизной, не оставляя в сознании ни единого слова, имеющего хоть какой-то смысл.
– Собственно, если бы кто увидел, то сказал бы, что у нас высокий порог брезгливости по отношению друг к другу. Из-за давности знакомства. – Это снова был голос Аччана: спокойный, доброжелательный, такой, как обычно. Такой, как сегодня – уже вчера – в телестудии. – Действительно: в нашем возрасте…
Имаи медленно выпрямился. Аччан продолжал полулежать-полусидеть среди диванных подушек, не открывая глаз. Его дыхание было размеренным, как в глубоком сне.
Уйти. Просто уйти.
Сделал движение, чтобы встать – и тут Сакураи открыл глаза и посмотрел на него. Взгляд этот был сосредоточенным, очень прямым, почти напряженным. Но ожидания в нем не было. Волнения тоже.
Имаи несколько мгновений не шевелился. Потом сказал:
– Сядь.
Получилось жестко, как команда – голос внезапно перестал слушаться. Сакураи продолжал молча смотреть, не меняя позы. Имаи взял Аччана за запястье, слегка потянул к себе. Тот, вздохнув, не спеша перешел в вертикальное положение. Сел рядом и устремил взгляд куда-то в угол. Некоторое время оба молчали. Наконец Имаи глухо произнес:
– Почему...? Ведь ты же сам… Зачем ты?
Аччан взял со столика пустой стакан, повертел в пальцах. Поставил обратно, улыбнулся и сказал:
– Знаешь, я был счастлив от того, что у тебя все хорошо. Правда.
Имаи ответил после паузы:
– А я был несчастлив от того, что у тебя все плохо. – «И еще я решил поменьше об этом думать», – мысленно закончил он, зло усмехнувшись про себя, а вслух добавил: – Это тоже правда.
Аччан пожал плечами.
– Не так уж все плохо. Да и вообще. – Он с явным трудом, как-то тяжело поднялся с места. Имаи, впрочем, отлично понимал, что содержимое синей бутылки тут ни при чем. – Пойдем, я тебя провожу.
Имаи встал, но вместо того, чтобы направиться к двери, сделал шаг к Аччану, который и сам еще не двигался с места. Положил руку ему на плечо. Глаза Аччана были непроницаемыми и почти черными.
Имаи взял его лицо в ладони.
В этот момент он отчего-то испытал мимолетный, но будто огнем обжигающий суеверный страх. Мелькнула в памяти вычитанная невесть когда фраза: «Боишься уронить – брось». Тут рот Аччана дернулся, словно от сдержанного в последний момент восклицания – и Имаи почувствовал, что этот человек вот-вот отстранится, отвернется, выпадет. И в руках останется пустота, которая не сойдет с рук. На этот раз уж точно. Первобытный суеверный ужас перед отправлением высшей справедливости, вот что это было. Нет, Атсуши, с нами такого не будет.
Имаи подался вперед и коснулся его лица губами. Потом еще раз, и еще. Скулы, глаза. Аччан охнул, почти беззвучно. Подбородок, переносица, лоб. «Что ты делаешь?» – неясно донеслось до Имаи, словно сквозь стену.
– Что ты делаешь? – повторил Аччан.
– Проводи меня к себе, – попросил Имаи.
После секундной паузы Аччан молча развернулся и вышел. Имаи последовал за ним вглубь квартиры. Неужели. Неужели все-таки… Аччан остановился перед какими-то раздвижными дверьми, открыл их и исчез в темном прямоугольнике – не закрывая дверей, но и не оглядываясь. Имаи тоже вошел в беззвучную кромешную тьму и задвинул за собой створки. Через несколько мгновений – мгновений, в которые время и пространство оказались под вопросом, – зажглась неяркая лампа ночника.
Детали комнаты, в которой ни разу не приходилось бывать, сливались в мерцающие тусклые пятна. Атсуши стоял в отдалении, все еще держа руку на выключателе. Имаи подошел к нему, поцеловал его губы, неторопливо и неглубоко. Слегка подтолкнул, побуждая опуститься на постель, и начал было расстегивать на нем одежду; заглянул в его лицо – и увидел всю ту же сплошную черноту в полуприкрытых глазах. Лишь дыхание немного участилось. Или и это только показалось?.. В нем поднялось настоящее, нестерпимое отчаяние – и тут Атсуши сказал: – Подожди. Сейчас… – и несколькими движениями снял с себя рубашку. Потом потянулся к его ремню – но Имаи с полустоном-полурыком перехватил его руки, заставил лечь и, все еще придерживая за предплечья, будто не давая сбежать, стал покрывать поцелуями его грудь; спускаясь ниже, прижался лицом к впадине живота – Атсуши весь подался назад от резкого вдоха – и, касаясь уже невесомо, отметил губами пунктир на длинной, слабо белеющей вертикальной линии, – почти не видно, но я помню где, даже не глядя, – а затем провел пальцами по узкой, переходящей в густую поросль темной дорожке, прежде чем высвободить и взять в рот быстро твердеющий член. Слишком сильное, слишком наполненное ощущение, слишком давно этого не делал, непроизвольно остановился – но Аччан с коротким и низким звуком толкнулся ему навстречу, и он начал равномерными движениями забирать его в себя, глубоко, как мог глубже, до предела, так, что Атсуши, мимолетно коснувшись его волос и плеч – ну схвати же меня, вонзи ногти – вцепился обеими руками в простыни, закрыв глаза и высоко запрокинув подбородок; у Имаи закружилась голова, его будто втягивало в глубокий клубящийся омут, внизу распирало от возбуждения, и он все сильнее насаживался на Атсуши глоткой, давясь и задыхаясь, так, чтобы теснее было просто невозможно, чтобы ближе некуда, раз ты до меня не дотрагиваешься; и вот зазвучали отрывистые вскрики, словно от боли, бессильные, почти умоляющие, а руки стали судорожно упираться ему в плечи, отталкивая – да что с тобой такое, что?! – и он, хватаясь за мечущееся рядом тело – удержать, удержаться – принял первую волну извержения, горячую и мощную, – такую желанную, но все равно внезапную и хлесткую, как удар, – за ней, едва справляясь – вторую, третью… Вот ты и со мной. Снова.
Он провел рукой по рту; попытался перевести дух. Приподнявшись, взглянул на временами едва заметно вздрагивавшего, будто в ознобе, Атсуши, который лежал навзничь, прикрыв лицо тыльной стороной ладони. Имаи переместился выше и, закрыв глаза, в каком-то исступленном оцепенении ткнулся головой в его тяжело вздымающуюся грудь. Напряжение в паху становилось невыносимым. Идти, что ли, искать ванную, или… Он вдруг почувствовал, как вокруг него смыкаются объятья. Прохладное прикосновение волос к лицу, терпко-сладкое дыхание. Ты… Ты.
Аччан ненадолго отстранился, чтобы окончательно избавить его от лишней одежды; вернувшись, обхватил его ладонью, – и вот снова закольцованный ритм, уносящий по спирали уже не вниз – вверх, и Имаи наконец увидел, как взрываются снопы искр, прорезая тьму. Атсуши, не отнимая руки, продолжая ласкать, – теперь совсем медленно, нежно, – зарылся лицом в изгиб его шеи и неразборчиво что-то прошептал. Потом, кажется, снова, но уже беззвучно: Имаи лишь ощутил движение губ. От лица Атсуши было жарко – у кого так пылает кожа, у него? у меня? Жарко и влажно.
*
Когда Имаи проснулся, в комнате снова было темно. Но эта тьма была зыбкая и прозрачная – не то что та, предыдущая. Он посмотрел на электронный дисплей часов: половина восьмого. На ощупь пробрался к окну и чуть приоткрыл задернутые занавески, впустив тонкую полоску света. Бросил взгляд на постель – спит? Атсуши неподвижно лежал под одеялом, отвернувшись к стене. Спит.
Он тихо натянул на себя одежду. Поискал взглядом какую-нибудь бумажку и ручку, чтобы оставить записку, – «мне нужно идти, позвоню, увидимся позже», – но в глаза ничего не бросилось, а будить Аччана не хотелось.
Потом прошел в гостиную, где до сих пор горели лампы. Взял брошенный на диване пиджак, взглянул на экран мобильника, еще с вечера поставленного на тихий режим. Как и следовало ожидать, телефон рвался по швам от пропущенных воззваний к его совести. Он приблизился к окну, раздвинул шторы. Серый утренний свет смешался с белым электрическим; от этого всё произвольное и несочетаемое будто торопилось выступить на первый план. Скомканные салфетки валялись возле дивана расплывчатой синеватой массой.
*
…Матовая помада бордового оттенка и вправду была очень стойкой. Он слегка коснулся подбородка Аччана кончиком языка, провел большим пальцем. Ничего не произошло. Что он скажет... Что-нибудь же он скажет... И тут – тихий, торопливый шепот, на выдохе: «Х и с а ш и …» И он, уже ничего не видя, лишь почувствовал, как его обнимают за шею, порывисто и неловко.
«Х и с а ш и».
И хлынули во всю мощь потоки света – рвущиеся наружу, ввысь, пробивающие потолок и устремляющиеся в стратосферу.
*
Имаи подошел к столу, вытряхнул из целлофана салфетку. Вытер ею лицо, – на белом остались терракотовые следы, – скомкал, отправил на пол к остальным и вышел из комнаты, чтобы проделать уже знакомый путь.
*
Атсуши сидел на краю постели, полуодетый. Услышав его шаги, поднял взгляд.
Имаи сел рядом. Взял его руку, поцеловал ладонь, прижал к лицу. Спросил:
– Когда ты проснулся?
Молчание. Лишь рука под его рукой вдруг дрогнула.
Хисаши, пожалуй, знал, что надо сделать. Не выжидать, не прикидывать – просто сделать, а остальное неважно. Приложится.
Он крепко обнял Атсуши за шею, произнес его имя и закрыл глаза.
/26.10.2014/
___________________________
Автор: White.Red.White.Red
Фэндом: BUCK-TICK
Пэйринг: Хисаши Имаи/Атсуши Сакураи
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Hurt/comfort
Предупреждения: Нецензурная лексика
___________________________
читать дальше
– Просто, может быть, все равно уже поздно? – произнес Аччан. – Ты ведь и сам сказал про возраст.
С конца их предыдущей встречи прошло чуть больше двух суток.
Имаи как следует подсчитал эти часы, перекидывая их то в одну, то в другую сторону.
Он вдруг понял, что за последние девять лет еще ни один временной отрывок вне гастрольных сеток не проходил перед ним в такой осознанной четкости. Тот вечер, та ночь, то утро; потом остаток дня, проведенный дома в каком-то сплошном мареве, наступившем после правдоподобных обкатанных объяснений; снова ночь с чересполосицей тревожного сна и свинцовой полудремы; ранний подъем, поездка в связи с парой финансово-договорных дел, непонятным образом занявшая весь день; незапланированный вечер в слишком большой компании знакомых, который он решил прервать пораньше, чтобы выкроить из этой свистопляски хоть какой-то осмысленный отрезок наедине с собой; возвращение домой посреди ночи с ночевкой в «берлоге», не беспокоя Каори; слишком раннее пробуждение, будто какая-то сила выкинула его из тьмы, наполненной хаотичными обрывками снов. Всё это время – все эти условные деления на условном циферблате, маячившем на задворках его сознания, – он подсчитывал. Машинально, сам не зная зачем. Он не знал также, почему несколько часов без дела пробродил по дому и почему решил около полудня, что именно теперь можно наконец позвонить Аччану. «Здравствуй. Я могу сейчас приехать? То есть… минут через сорок?» – «Приезжай… Через час».
– Да нет же, я имел в виду совсем другое… Что приоритеты, в общем, давно обозначены… – Имаи, как обычно, говорил с медленной расстановкой, взвешенно, стараясь подобрать верные слова. – И раз так, то довольно глупо думать о том, какой ярлык – гипотетически – могут на них повесить…
– А твои приоритеты – это…? – ровным голосом, без тени саркастического подтекста уточнил Аччан. Он слушал не мигая, будто держал наготове ручку и готовился записывать за ним в блокнот. Вот-вот начнет слегка кивать в знак внимания.
– …и еще глупее самому начинать задаваться вопросом «а как это правильно называется», – подчеркнуто проигнорировав реплику, закончил мысль Имаи – и тут же произнес с усталым успокоением, как бы сдаваясь безоговорочно и сразу, задолго до начала любых сражений: – Слушай, ну перестань. Перестань, я тебя прошу.
Он перебрался на пол и положил руки и голову на колени Атсуши, чувствуя, как от этой близости все то темное, смутное и досадное, что уже снова успело взяться непонятно откуда, растворяется и исчезает без следа, словно уходя в какую-то невидимую воронку.
– Что ты опять вокруг себя возводишь, Аччан? Зачем тебе эти твои доспехи? Если ты хочешь мне сказать, что я…
Но начало фразы совпало с ответом – неуверенным, раздумчивым:
– Я ничего не возвожу. Я просто… отвык, наверное.
Он почувствовал, как рука Атсуши осторожно опустилась на его волосы. Сказал:
– Насчет моих приоритетов – сам знаешь, что два года назад они очень серьезно расширились. Но ты остался там, где был всегда. На своем месте.
Хисаши прекрасно помнил то, как началось это «всегда», и весь бешеный калейдоскоп их первых лет – тех, что стали по-настоящему первыми. Конец 85-го и 86-й, когда они не могли оторваться друг от друга, жестко и болезненно усмиряемые собственной плотью – если не ее голодом, то ее насыщением – чуть ли не в каждый момент времени; ощущение счастья с песком в глазах. 87-й – все еще не в состоянии надышаться, все еще обжимаясь в каждом темном углу и осваивая во всех временных обиталищах каждый фут площади, где только можно было лечь, встать, прислониться – вдвоем, слившись. 88-й, когда постепенно становилось понятно, что вечно так не будет, а будет только как-нибудь иначе. Как там говорится – «любовь живет три года»?
– Конечно, я остаюсь на своем месте, – сказал Атсуши, едва ощутимо блуждая кончиками пальцев по затылку Имаи, по его шее, лбу. – Я у нас работаю центровым. Поэтому…
А Имаи, слушая его, все еще думал о 89-м, когда время, проведенное врозь, впервые сложилось в несколько месяцев; у Аччана появились новые привычки и новые способы проводить досуг, выросшие из старых обыкновений. Хисаши понял и принял изменения: он и сам был настроен схожим образом. Кроме того, новые правила игры не в пример лучше согласовывались с их статусом и жизненным распорядком. Потом был конец одного десятилетия и начало следующего, и тогда на сцену вступила суровая реальность, с чего-то решившая показать Аччану, – вернее, им обоим, – как оно бывает. И чем дальше оказывались берега, к которым уносило тогда Атсуши, с тем большим отчаянием он пытался хвататься за него, Имаи, – парадоксально, и, разумеется, безуспешно. Бессмысленно и мучительно. Спорадический жадный секс тоже был мучительным. То, как триумфально они оба катились в свои персональные тартарары, по дороге умело осуществляя планомерную творческую деятельность, казалось чем-то очень сюрреалистичным, – Имаи уже тогда мог оценить весь гротеск ситуации. А в 96-м кто-то, кому явно надоело за ними наблюдать, словно бы нажал на «паузу», размышляя, что делать дальше… Впрочем, это уже плоская чушь. Наверное.
– Ладно тебе, Аччан. Сам-то ты далеко не всегда мог сказать, что больше нигде себя не мыслишь.
Атсуши промолчал.
96-й. «Мне уже не нужна никакая сиделка». – «Так отошли ее, в чем проблема». «…Хисаши, я же сказал, что сиделка мне не нужна». – «Это я, что ли, похож на сиделку?..» И так далее, и тому подобное, в том же незамысловатом духе. Несмотря на все мелкие бытовые нестыковки, сложности со временем и организационные проблемы, те дни стали очень светлыми и тихими. И когда Имаи, убедившись в полном возвращении самостоятельности Аччана, окончательно переселился обратно к себе домой, это настроение, возникшее там, где были они вдвоем, никуда не ушло – оно осталось с ним, хотя встречи наедине с Аччаном прекратились совсем. В последующие три-четыре года, пролетевшие очень быстро именно благодаря этому спокойному единообразию, ему не раз приходило в голову, что теперешнее состояние вещей хорошо подходит под понятие «гармония». И еще – что именно это и называется «все кончено». В последнем он был уверен до тех пор, пока Атсуши не позвал его на разговор с глазу на глаз, в ходе которого сказал, что хотел бы «искать дальше» и «выйти, хотя бы на пару лет». И попросил: «Пожалуйста, давай вместе подумаем о том, как затормозить без юридических последствий». Хисаши, оказывается, еще ни разу в жизни не чувствовал, как земля уходит из-под ног. Аччан, ну подожди… Постой… Давай ты отдохнешь. Или… давай прощупывать зарубежную почву. Мы же собирались. Ты писал что-нибудь новое в последнее время? Музыку? Ты мне все показываешь?.. Прости… может быть, тебе нужно больше простора для решений? Больше влияния? Или тебе не нравится, куда мы движемся? Давай что-нибудь с кем-нибудь замутим, хочешь? Скажи, хочешь??
– Опять злишься? – Пересаживаясь так, чтобы прислониться к ногам Атсуши спиной, он мимоходом взглянул на его склоненное вниз лицо. Всякий раз, когда Имаи видел его после самого небольшого, хотя бы несколько дней длившегося перерыва, зыбкость не защищенных гримом черт на короткий миг заставляла замирать. Пускай лишь на долю секунды, но всегда, неизменно. В те давние годы, когда он мог долгими минутами смотреть на вздремнувшего в постели Атсуши, от этой уязвимой нечеткости заходилось сердце, – так, что трудно было вздохнуть. А когда Аччан просыпался и, моргая, медленно фокусировал на нем взгляд своих глаз, – просто выделяющихся на бледном лице, просто темных, просто устремленных на него, Хисаши, – он думал, что «потемнело в глазах» – это про них обоих, всегда про обоих…
Имаи усмехнулся. Сплошные идиомы. Идиомы, как показывает жизнь, всегда к нашим услугам. Они точны, верны и постоянны. Вот только обозначаемая ими реальность испаряется, утекает сквозь пальцы, тает как дым… что там еще?
– C чего ты взял, что я злюсь? – произнес Атсуши. – И почему «опять»?
…Тогда все обошлось, распада не произошло. Они действительно что-то замутили, что-то там прощупали и что-то изменили. Аччан же позднее обронил в разговоре, что не ожидал от Имаи «такой сильной реакции в таком… личном ключе», когда сообщал ему о своем желании уйти. И после этих слов уже Имаи подумал, что ему самому, пожалуй, по большому счету тоже безразлично, в чьей компании играть музыку и расслабляться за выпивкой. Когда впоследствии он вспоминал о том своем состоянии, затянувшемся не на один год, ему становилось крайне не по себе при мысли о том, во что оно могло вылиться, – для него самого и для них для всех. Однако махина под названием B-T уже чуть ли не на автопилоте продолжала путь по налаженным рельсам. Хиде и Юта с Ани-саном пережидали странный период безвременья со спокойным пониманием. Что же касается Аччана, то его личный квест, наряду с творческими успехами, ознаменовался переходом на особый уровень: «бывшая-модель-и-актриса», «занимается-дизайном», познакомились на вечеринке по случаю премьеры чего-то там, – вариаций в таких случаях, кажется, и не бывает.
– На самом деле – нет, я не думал, что ты злишься… Не слушай меня. – Имаи несколькими мелкими движениями придвинулся к нему еще теснее, откидывая назад голову. – Все это глупости. Ерунда.
«Жена Аччана». Полный двенадцатилетний цикл – и снова это невозможное, бессмысленное словосочетание. Странно, но он никак не мог запомнить лица этой женщины: она все время виделась ему как-то издали, даже когда Имаи подходил к ней с поздравлениями на свадебном приеме. Да и позднее, при редких встречах, когда они обменивались ничего не значащими вежливыми фразами, весь ее облик словно бы дробился, распадался – «в духе кубизма», как думал он, сидя наедине с собой за бутылкой бурбона и смеясь непонятно над чем. Единственное, что Имаи, кажется, видел ясно, – это то, как в общении с ним к ее обычной любезности со временем добавились тщательно вымеренные микродозы легчайшего презрения. Имаи не хотел думать о деталях того, с чем это могло быть связано. Он вообще старался отгородиться от любых дополнительных сведений, так как чувствовал, что эта ноша все же становится ему не по силам. Самым простым оказалось не всматриваться в глаза Атсуши: тот, кажется, и сам решил по возможности облегчить ему задачу. Гораздо труднее было не ловить реплики ближайших соратников – особенно те, что действительно были самыми короткими и самыми тихими, при этом странным образом просачиваясь сквозь стены, за которыми находился он, Имаи: «сильна, что тут скажешь», «если б только это», «Аччана жаль», «опять попал», «да как же он их выбирает…» Вот и все, что было нужно – тем более что картина, в сущности, сводилась к нескольким элементарным в своей банальной неприглядности фактам: немножко-беременность, временная эйфория и выход из нее, снова беременность, обоюдное раскрытие карт. О последнем Имаи знал лишь то, что оно состоялось каким-то совершенно чудовищным для Аччана образом. Больше ничего знать об этом он не хотел. Позже были благополучные роды. Еще чуть позже – потухший взгляд Атсуши Сакураи, похожего на собственную тень. По-видимому, его мысленное возвращение в предыдущее десятилетие и готовность на любые условия лишь обернулись против него же – в самой насмешливой и жестокой манере, очень характерной для того, что любят называть фатумом, роком и силами судьбы.
– Нет... Это не ерунда. Совсем. – В голосе Атсуши зазвучала отстраненная горечь.
Девять лет назад: 2006-й, когда все они едва виделись друг с другом. Это было в гостинице, во время одного из ежегодных мини-туров, незыблемых и неотменяемых. Тогда Аччан, шатаясь, ввалился к Имаи в номер, захлопнул за собой дверь и без единого слова полез к нему под одежду, но быстро оставил неловкую возню, сделал несколько тяжелых шагов вглубь комнаты и нагнулся над письменным столом, опершись на локоть и резкими движениями одной руки пытаясь расстегнуть брюки. «Ты что? – с трудом выдавил из себя Имаи. – Что с тобой?..» Он действительно был ошеломлен: сказать, что все это шло сильно вразрез с создавшейся между ними к тому времени атмосферой, значило не сказать ничего. «Хочу… чтобы ты… меня выебал», – севшим голосом, словно спотыкаясь о каждое слово, проговорил Атсуши. Обернулся через плечо. – «Неужели… н-непонятно? Или ты… предпочитаешь… чтобы я?.. Тебя?..» В его глазах блестели злые слезы. Имаи тогда выпроводил его в коридор, доволок до лифта и вернулся обратно. Зачем-то запирая дверь, вдруг заметил, как трясутся руки.
Через день, уже в другом городе, Атсуши пришел опять, абсолютно трезвый. И остался на несколько часов.
Потом были три встречи в Токио, по желанию Атсуши проходившие в гостиничных номерах, максимально серых и обезличенных – видимо, так тоже выбрал он. Имаи не стал уточнять. То, что происходило на этих свиданиях, вызывало странные ассоциации с пьяными потасовками на кулаках и оставляло его абсолютно вымотанным. У этого измождения было очень мало общего с приятной усталой удовлетворенностью: оно только опустошало, ничего не оставляя и не принося взамен. Он никак не мог избавиться от чувства, что пользуется невменяемым, чуть ли не бессознательным состоянием этого неуловимо изменившегося человека, – несмотря на все его сдавленные «ну же, ну», на захлебывающиеся «еби меня сильнее» и ритмичными пунктирами прерываемые, приглушенные «затрахай меня до смерти»; несмотря на твердые сильные звуки, с которыми его тело билось о тело Имаи; на бессвязные выкрики, на почти пугающие судороги его оргазмов, – и даже на его лихорадочное нетерпение в те моменты, когда он, меняясь с Имаи ролями, размашистыми длинными рывками вталкивался в него с надсадными, какими-то утробными стонами, будто бы загоняемыми внутрь, а не вырывающимися наружу... Имаи не смог бы внятно объяснить, почему то, что некогда сводило с ума и молниеносно возносило в заоблачные выси, теперь вызывало лишь стойкое ощущение неправильности происходящего, – это просто было так. И когда Аччан прислал очередную смс, в которой назначал время и место, Имаи ответил: «Давай больше не будем». И вдогонку: «Пойми». После продолжительной паузы, во время которой он прикидывал, что напишет дальше, и в конце концов все-таки решил набрать номер Аччана, от того наконец пришло сообщение, – последнее не только на тот день, но, как оказалось, и на гораздо более долгий период времени, – где было одно слово: «Извини».
– Прости.
Он еще не успел понять, что именно услышал, как Атсуши опустился на пол рядом – не разрывая соприкосновения с ним, не убирая с него рук, невесомо держась за него – и прижался лбом к его плечу.
– Пожалуйста, прости меня. За все.
Имаи хотел что-то на это сказать, но не смог.
Потому что потом, после эсэмэски Аччана, был период пустоты, а затем начались рабочие моменты, диалоги в умеренно шутливом дружеском ключе, обоюдные улыбки. Почему бы и нет, какая теперь разница. Как известно, со дна – только вверх. Согруппники вздохнули с явным облегчением: «Кажется, разобрались между собой. Вот и отлично». Ребята, такие надежные, такие славные в своем неравнодушии. Они ничего не поняли. Впрочем, Имаи тоже решил думать, что так оно и есть, все верно: разобрались – ну и замечательно. Теперь можно – нужно – переключиться. Аччан, судя по всему, придерживался того же мнения. Снова взаимопонимание, снова то, что называется гармонией и равновесием. Фесты, разъезды, общение, – это ведь и в самом деле составляло содержание жизни и все поглощало. Вскоре далеко позади остался и тщательный выбор тона для простого вопроса «как дела». Теперь этот самый вопрос надо было задавать походя, как ни в чем не бывало, – только так и никак иначе. «Посмотрите на него, с утра уже готов». «Расскажи лучше, где ты взял эту розовенькую футболочку». «Вот и отлично».
Кроме того, в редкой веренице своих временных отвлечений Имаи наконец наткнулся на кого-то, чье присутствие в доме не тяготило его даже днем. «Бывшая-модель», «занимается-дизайном». Он понимал, что испытывает судьбу, и в глубине души, пожалуй, даже ждал некоего безжалостного катартического противостояния, которое все расставит по местам. Но судьба обошлась с ним несравненно милостивее, чем с Атсуши. Новое понятие о смысле, появившееся в жизни Имаи на следующий год после 25-летия первого любимого проекта, сразу открыло перед ним новые горизонты свободы, ранее недоступные и неизвестные. «А ведь это полная противоположность тому, что произошло с Аччаном», – думал он. И чувствовал благодарность к Каори.
Улыбающийся Аччан. На фоне затянувшейся до неприличия судебной тяжбы, финансовых пересчетов, многостраничных соглашений, внезапно назревшей необходимости «серьезно решать, что вы будете дальше делать с лицом», внезапных эпизодических проблем с голосом, быстро и неожиданно атакующих и пока так же быстро исчезающих, – немногословный, задумчивый и спокойно улыбающийся Аччан, будто бы знающий что-то такое, чего не знают другие. Видимо, вот так некоторые люди и достигают предназначенной им ступени просветления: проходя через специально подобранные для них испытания.
Именно это, глядя на него, часто думал и он, Имаи.
Немыслимо, но факт.
Имаи наконец обрел дар речи.
– Атсуши, замолчи. Замолчи, замолчи…
*
В спальне Имаи не торопясь раздевал его, время от времени останавливаясь, чтобы удобнее было продолжать неспешные поцелуи, один от другого, как звенья цепочки. Не отрываясь от рта Атсуши, сомкнул ладонь на его наливающемся горячей тяжестью члене и, делая медленные движения вверх-вниз, стал губами ловить неровное прерывистое дыхание. С трудом отстраняясь, увидел, как приподнимаются ресницы Аччана. Его полный жажды взгляд, подернутый дымкой и в то же время странно пронзительный, – такой знакомый. Уже забытый.
Имаи сбивающимся голосом произнес:
– Как ты хочешь?
– Я хочу так, чтобы с тобой, – ответил Атсуши. – Я не могу без тебя больше.
Пока Имаи снимал с себя одежду, Аччан ждал, лежа на кровати и подперев голову ладонью. Потом, встречая, прильнул к нему всем телом, обнимая за плечи, сплетаясь ногами, – шепотом повторяя «иди ко мне, ну иди», как будто еще не чувствуя, не осознавая, – но, словно опомнившись, вынырнув на поверхность, потянулся из-под него куда-то в сторону и вложил ему в руку маленький флакон, распечатанный, почти не начатый. Имаи, отстраняясь, опустился на свободную часть кровати рядом с Атсуши. Попросил: «Повернись спиной». Тот, не говоря ни слова, перекатился на бок. Хисаши, обхватив его сзади за плечо, придвинулся к нему, казалось, уже так близко, как только было можно, потом приподнял за бедро, привлекая к себе почти вплотную, и теперь Аччан полулежал на нем, вжимаясь в него спиной, время от времени слегка поводя головой с чуть слышными дрожащими вздохами, будто находясь в каком-то полусне. Входя в него, Имаи почувствовал, как тело Атсуши, несмотря на гель, сжимается вокруг в тесном пульсирующем спазме; услышал начало непроизвольного возгласа, тут же оборванного; остановился. «Всё, всё… Прости, я не…» Переждать, касаясь губами солоноватой кожи, уже покрытой испариной, – того места на шее, где так явственно и часто бьется пульс. Начать осторожно двигаться глубоко внутри, крепче прижимая к себе. Дождаться, когда он начнет подаваться навстречу, уже не сдерживая голоса, – и устремиться в него, как в водную глубь, дальше, ближе, вдыхая его запах, целуя его плечи и волосы, теряя всякие ориентиры реальности от того, как он с ожиданием поворачивает к нему лицо, прикрывая глаза; нетерпеливо выгибаясь, тянет его к себе отведенной назад рукой; ахает при каждом его движении, как от чего-то никогда прежде не испытанного, невозможного, – и вот уже торопливо шепчет что-то на самом пике дыхания, проглатывая звуки, нечетко, словно из последних сил; хватаясь за него, впиваясь пальцами, – «не отпускай меня, только не отпускай», – и Хисаши кончает вслед за ним, вцепившись в него намертво, готовый раствориться, исчезнуть, в нем, вместе с ним.
Потом он лежал, чувствуя голову Атсуши у своей груди, и прислушивался к его дыханию, из горячечного ставшим спокойным и размеренным. Через некоторое время очень плавными, очень тихими движениями приподнялся и, опершись на локоть, стал рассматривать лицо Аччана, спящего неглубоким сном. Улыбнулся своим воспоминаниям. «Ну ты все-таки даешь. Надо же так отрубаться. Хорошо еще, с ходу храпеть не начинаешь». – «Да это с твоим организмом явно что-то не так, а не с моим...» Ему сейчас казалось, что те случаи, когда дело шло по другому сценарию, можно было пересчитать по пальцам. Например, тот день в 85-м, когда Аччан не шелохнувшись лежал на спине, опустив ресницы, а он, Хисаши, медленно целовал уголки его глаз и виски, не узнавая ни самого себя, ни такого вот Аччана – вообще ничего больше. Или другой раз, близкий по времени к первому, когда Хисаши нарочито беззаботно – и катастрофически неловко – посмеивался и нес какие-то глупости, ерзая и взглядывая на Аччана снизу вверх, а тот просто молча смотрел на него, испытующе и чрезвычайно серьезно, и осторожно убирал с его лица слипшиеся от пота пряди…
…Веки Атсуши дрогнули.
Надо же, прямо сидишь и ждешь, когда забрезжит над горизонтом, подумал Имаи, пытаясь смеяться над собой. Ну, вот и оно, черное сияние светил за неверной завесой переливчатых туманов. Пригодится для работы, немедленно запиши, а то забудешь.
Атсуши сонно поморщился и потер глаза ладонями. Щурясь, исподлобья посмотрел на Имаи. Протянул руку и легко коснулся его лба над левой бровью.
«Твоя родинка – почему ты ее всегда замазываешь?»
– Зачем ты ее всегда замазываешь?
Этот вопрос он слышал от него регулярно. В последний раз – лет двадцать назад.
«Да так… Почему всегда? Не всегда».
– Не всегда, как видишь. Больше не буду.
Аччан улыбнулся, зажмурившись и качнув головой в ответ на какие-то свои мысли. Сделал движение, чтобы подняться, и скользнул взглядом по настольным часам. Улыбка заметно потускнела. Заметно для Имаи.
– Скажи… – Атсуши замялся, словно не решаясь продолжить. – Ты… не спешишь? Как у тебя со временем?
Волнение Аччана могло показаться совершенно излишним: день пока даже не клонился к сумеркам, времени было еще совсем мало. Время просто шло. Шло и проходило.
– Не думай об этом. Время есть. – Имаи привлек его к себе, сжимая в объятьях. – Времени много, не беспокойся. Пожалуйста, Атсуши. Не беспокойся…
/22.11.2014/
Автор: White.Red.White.Red
Фэндом: BUCK-TICK
Пэйринг: Хисаши Имаи/Атсуши Сакураи
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Hurt/comfort
Предупреждения: Нецензурная лексика
___________________________
читать дальше
– Просто, может быть, все равно уже поздно? – произнес Аччан. – Ты ведь и сам сказал про возраст.
С конца их предыдущей встречи прошло чуть больше двух суток.
Имаи как следует подсчитал эти часы, перекидывая их то в одну, то в другую сторону.
Он вдруг понял, что за последние девять лет еще ни один временной отрывок вне гастрольных сеток не проходил перед ним в такой осознанной четкости. Тот вечер, та ночь, то утро; потом остаток дня, проведенный дома в каком-то сплошном мареве, наступившем после правдоподобных обкатанных объяснений; снова ночь с чересполосицей тревожного сна и свинцовой полудремы; ранний подъем, поездка в связи с парой финансово-договорных дел, непонятным образом занявшая весь день; незапланированный вечер в слишком большой компании знакомых, который он решил прервать пораньше, чтобы выкроить из этой свистопляски хоть какой-то осмысленный отрезок наедине с собой; возвращение домой посреди ночи с ночевкой в «берлоге», не беспокоя Каори; слишком раннее пробуждение, будто какая-то сила выкинула его из тьмы, наполненной хаотичными обрывками снов. Всё это время – все эти условные деления на условном циферблате, маячившем на задворках его сознания, – он подсчитывал. Машинально, сам не зная зачем. Он не знал также, почему несколько часов без дела пробродил по дому и почему решил около полудня, что именно теперь можно наконец позвонить Аччану. «Здравствуй. Я могу сейчас приехать? То есть… минут через сорок?» – «Приезжай… Через час».
– Да нет же, я имел в виду совсем другое… Что приоритеты, в общем, давно обозначены… – Имаи, как обычно, говорил с медленной расстановкой, взвешенно, стараясь подобрать верные слова. – И раз так, то довольно глупо думать о том, какой ярлык – гипотетически – могут на них повесить…
– А твои приоритеты – это…? – ровным голосом, без тени саркастического подтекста уточнил Аччан. Он слушал не мигая, будто держал наготове ручку и готовился записывать за ним в блокнот. Вот-вот начнет слегка кивать в знак внимания.
– …и еще глупее самому начинать задаваться вопросом «а как это правильно называется», – подчеркнуто проигнорировав реплику, закончил мысль Имаи – и тут же произнес с усталым успокоением, как бы сдаваясь безоговорочно и сразу, задолго до начала любых сражений: – Слушай, ну перестань. Перестань, я тебя прошу.
Он перебрался на пол и положил руки и голову на колени Атсуши, чувствуя, как от этой близости все то темное, смутное и досадное, что уже снова успело взяться непонятно откуда, растворяется и исчезает без следа, словно уходя в какую-то невидимую воронку.
– Что ты опять вокруг себя возводишь, Аччан? Зачем тебе эти твои доспехи? Если ты хочешь мне сказать, что я…
Но начало фразы совпало с ответом – неуверенным, раздумчивым:
– Я ничего не возвожу. Я просто… отвык, наверное.
Он почувствовал, как рука Атсуши осторожно опустилась на его волосы. Сказал:
– Насчет моих приоритетов – сам знаешь, что два года назад они очень серьезно расширились. Но ты остался там, где был всегда. На своем месте.
Хисаши прекрасно помнил то, как началось это «всегда», и весь бешеный калейдоскоп их первых лет – тех, что стали по-настоящему первыми. Конец 85-го и 86-й, когда они не могли оторваться друг от друга, жестко и болезненно усмиряемые собственной плотью – если не ее голодом, то ее насыщением – чуть ли не в каждый момент времени; ощущение счастья с песком в глазах. 87-й – все еще не в состоянии надышаться, все еще обжимаясь в каждом темном углу и осваивая во всех временных обиталищах каждый фут площади, где только можно было лечь, встать, прислониться – вдвоем, слившись. 88-й, когда постепенно становилось понятно, что вечно так не будет, а будет только как-нибудь иначе. Как там говорится – «любовь живет три года»?
– Конечно, я остаюсь на своем месте, – сказал Атсуши, едва ощутимо блуждая кончиками пальцев по затылку Имаи, по его шее, лбу. – Я у нас работаю центровым. Поэтому…
А Имаи, слушая его, все еще думал о 89-м, когда время, проведенное врозь, впервые сложилось в несколько месяцев; у Аччана появились новые привычки и новые способы проводить досуг, выросшие из старых обыкновений. Хисаши понял и принял изменения: он и сам был настроен схожим образом. Кроме того, новые правила игры не в пример лучше согласовывались с их статусом и жизненным распорядком. Потом был конец одного десятилетия и начало следующего, и тогда на сцену вступила суровая реальность, с чего-то решившая показать Аччану, – вернее, им обоим, – как оно бывает. И чем дальше оказывались берега, к которым уносило тогда Атсуши, с тем большим отчаянием он пытался хвататься за него, Имаи, – парадоксально, и, разумеется, безуспешно. Бессмысленно и мучительно. Спорадический жадный секс тоже был мучительным. То, как триумфально они оба катились в свои персональные тартарары, по дороге умело осуществляя планомерную творческую деятельность, казалось чем-то очень сюрреалистичным, – Имаи уже тогда мог оценить весь гротеск ситуации. А в 96-м кто-то, кому явно надоело за ними наблюдать, словно бы нажал на «паузу», размышляя, что делать дальше… Впрочем, это уже плоская чушь. Наверное.
– Ладно тебе, Аччан. Сам-то ты далеко не всегда мог сказать, что больше нигде себя не мыслишь.
Атсуши промолчал.
96-й. «Мне уже не нужна никакая сиделка». – «Так отошли ее, в чем проблема». «…Хисаши, я же сказал, что сиделка мне не нужна». – «Это я, что ли, похож на сиделку?..» И так далее, и тому подобное, в том же незамысловатом духе. Несмотря на все мелкие бытовые нестыковки, сложности со временем и организационные проблемы, те дни стали очень светлыми и тихими. И когда Имаи, убедившись в полном возвращении самостоятельности Аччана, окончательно переселился обратно к себе домой, это настроение, возникшее там, где были они вдвоем, никуда не ушло – оно осталось с ним, хотя встречи наедине с Аччаном прекратились совсем. В последующие три-четыре года, пролетевшие очень быстро именно благодаря этому спокойному единообразию, ему не раз приходило в голову, что теперешнее состояние вещей хорошо подходит под понятие «гармония». И еще – что именно это и называется «все кончено». В последнем он был уверен до тех пор, пока Атсуши не позвал его на разговор с глазу на глаз, в ходе которого сказал, что хотел бы «искать дальше» и «выйти, хотя бы на пару лет». И попросил: «Пожалуйста, давай вместе подумаем о том, как затормозить без юридических последствий». Хисаши, оказывается, еще ни разу в жизни не чувствовал, как земля уходит из-под ног. Аччан, ну подожди… Постой… Давай ты отдохнешь. Или… давай прощупывать зарубежную почву. Мы же собирались. Ты писал что-нибудь новое в последнее время? Музыку? Ты мне все показываешь?.. Прости… может быть, тебе нужно больше простора для решений? Больше влияния? Или тебе не нравится, куда мы движемся? Давай что-нибудь с кем-нибудь замутим, хочешь? Скажи, хочешь??
– Опять злишься? – Пересаживаясь так, чтобы прислониться к ногам Атсуши спиной, он мимоходом взглянул на его склоненное вниз лицо. Всякий раз, когда Имаи видел его после самого небольшого, хотя бы несколько дней длившегося перерыва, зыбкость не защищенных гримом черт на короткий миг заставляла замирать. Пускай лишь на долю секунды, но всегда, неизменно. В те давние годы, когда он мог долгими минутами смотреть на вздремнувшего в постели Атсуши, от этой уязвимой нечеткости заходилось сердце, – так, что трудно было вздохнуть. А когда Аччан просыпался и, моргая, медленно фокусировал на нем взгляд своих глаз, – просто выделяющихся на бледном лице, просто темных, просто устремленных на него, Хисаши, – он думал, что «потемнело в глазах» – это про них обоих, всегда про обоих…
Имаи усмехнулся. Сплошные идиомы. Идиомы, как показывает жизнь, всегда к нашим услугам. Они точны, верны и постоянны. Вот только обозначаемая ими реальность испаряется, утекает сквозь пальцы, тает как дым… что там еще?
– C чего ты взял, что я злюсь? – произнес Атсуши. – И почему «опять»?
…Тогда все обошлось, распада не произошло. Они действительно что-то замутили, что-то там прощупали и что-то изменили. Аччан же позднее обронил в разговоре, что не ожидал от Имаи «такой сильной реакции в таком… личном ключе», когда сообщал ему о своем желании уйти. И после этих слов уже Имаи подумал, что ему самому, пожалуй, по большому счету тоже безразлично, в чьей компании играть музыку и расслабляться за выпивкой. Когда впоследствии он вспоминал о том своем состоянии, затянувшемся не на один год, ему становилось крайне не по себе при мысли о том, во что оно могло вылиться, – для него самого и для них для всех. Однако махина под названием B-T уже чуть ли не на автопилоте продолжала путь по налаженным рельсам. Хиде и Юта с Ани-саном пережидали странный период безвременья со спокойным пониманием. Что же касается Аччана, то его личный квест, наряду с творческими успехами, ознаменовался переходом на особый уровень: «бывшая-модель-и-актриса», «занимается-дизайном», познакомились на вечеринке по случаю премьеры чего-то там, – вариаций в таких случаях, кажется, и не бывает.
– На самом деле – нет, я не думал, что ты злишься… Не слушай меня. – Имаи несколькими мелкими движениями придвинулся к нему еще теснее, откидывая назад голову. – Все это глупости. Ерунда.
«Жена Аччана». Полный двенадцатилетний цикл – и снова это невозможное, бессмысленное словосочетание. Странно, но он никак не мог запомнить лица этой женщины: она все время виделась ему как-то издали, даже когда Имаи подходил к ней с поздравлениями на свадебном приеме. Да и позднее, при редких встречах, когда они обменивались ничего не значащими вежливыми фразами, весь ее облик словно бы дробился, распадался – «в духе кубизма», как думал он, сидя наедине с собой за бутылкой бурбона и смеясь непонятно над чем. Единственное, что Имаи, кажется, видел ясно, – это то, как в общении с ним к ее обычной любезности со временем добавились тщательно вымеренные микродозы легчайшего презрения. Имаи не хотел думать о деталях того, с чем это могло быть связано. Он вообще старался отгородиться от любых дополнительных сведений, так как чувствовал, что эта ноша все же становится ему не по силам. Самым простым оказалось не всматриваться в глаза Атсуши: тот, кажется, и сам решил по возможности облегчить ему задачу. Гораздо труднее было не ловить реплики ближайших соратников – особенно те, что действительно были самыми короткими и самыми тихими, при этом странным образом просачиваясь сквозь стены, за которыми находился он, Имаи: «сильна, что тут скажешь», «если б только это», «Аччана жаль», «опять попал», «да как же он их выбирает…» Вот и все, что было нужно – тем более что картина, в сущности, сводилась к нескольким элементарным в своей банальной неприглядности фактам: немножко-беременность, временная эйфория и выход из нее, снова беременность, обоюдное раскрытие карт. О последнем Имаи знал лишь то, что оно состоялось каким-то совершенно чудовищным для Аччана образом. Больше ничего знать об этом он не хотел. Позже были благополучные роды. Еще чуть позже – потухший взгляд Атсуши Сакураи, похожего на собственную тень. По-видимому, его мысленное возвращение в предыдущее десятилетие и готовность на любые условия лишь обернулись против него же – в самой насмешливой и жестокой манере, очень характерной для того, что любят называть фатумом, роком и силами судьбы.
– Нет... Это не ерунда. Совсем. – В голосе Атсуши зазвучала отстраненная горечь.
Девять лет назад: 2006-й, когда все они едва виделись друг с другом. Это было в гостинице, во время одного из ежегодных мини-туров, незыблемых и неотменяемых. Тогда Аччан, шатаясь, ввалился к Имаи в номер, захлопнул за собой дверь и без единого слова полез к нему под одежду, но быстро оставил неловкую возню, сделал несколько тяжелых шагов вглубь комнаты и нагнулся над письменным столом, опершись на локоть и резкими движениями одной руки пытаясь расстегнуть брюки. «Ты что? – с трудом выдавил из себя Имаи. – Что с тобой?..» Он действительно был ошеломлен: сказать, что все это шло сильно вразрез с создавшейся между ними к тому времени атмосферой, значило не сказать ничего. «Хочу… чтобы ты… меня выебал», – севшим голосом, словно спотыкаясь о каждое слово, проговорил Атсуши. Обернулся через плечо. – «Неужели… н-непонятно? Или ты… предпочитаешь… чтобы я?.. Тебя?..» В его глазах блестели злые слезы. Имаи тогда выпроводил его в коридор, доволок до лифта и вернулся обратно. Зачем-то запирая дверь, вдруг заметил, как трясутся руки.
Через день, уже в другом городе, Атсуши пришел опять, абсолютно трезвый. И остался на несколько часов.
Потом были три встречи в Токио, по желанию Атсуши проходившие в гостиничных номерах, максимально серых и обезличенных – видимо, так тоже выбрал он. Имаи не стал уточнять. То, что происходило на этих свиданиях, вызывало странные ассоциации с пьяными потасовками на кулаках и оставляло его абсолютно вымотанным. У этого измождения было очень мало общего с приятной усталой удовлетворенностью: оно только опустошало, ничего не оставляя и не принося взамен. Он никак не мог избавиться от чувства, что пользуется невменяемым, чуть ли не бессознательным состоянием этого неуловимо изменившегося человека, – несмотря на все его сдавленные «ну же, ну», на захлебывающиеся «еби меня сильнее» и ритмичными пунктирами прерываемые, приглушенные «затрахай меня до смерти»; несмотря на твердые сильные звуки, с которыми его тело билось о тело Имаи; на бессвязные выкрики, на почти пугающие судороги его оргазмов, – и даже на его лихорадочное нетерпение в те моменты, когда он, меняясь с Имаи ролями, размашистыми длинными рывками вталкивался в него с надсадными, какими-то утробными стонами, будто бы загоняемыми внутрь, а не вырывающимися наружу... Имаи не смог бы внятно объяснить, почему то, что некогда сводило с ума и молниеносно возносило в заоблачные выси, теперь вызывало лишь стойкое ощущение неправильности происходящего, – это просто было так. И когда Аччан прислал очередную смс, в которой назначал время и место, Имаи ответил: «Давай больше не будем». И вдогонку: «Пойми». После продолжительной паузы, во время которой он прикидывал, что напишет дальше, и в конце концов все-таки решил набрать номер Аччана, от того наконец пришло сообщение, – последнее не только на тот день, но, как оказалось, и на гораздо более долгий период времени, – где было одно слово: «Извини».
– Прости.
Он еще не успел понять, что именно услышал, как Атсуши опустился на пол рядом – не разрывая соприкосновения с ним, не убирая с него рук, невесомо держась за него – и прижался лбом к его плечу.
– Пожалуйста, прости меня. За все.
Имаи хотел что-то на это сказать, но не смог.
Потому что потом, после эсэмэски Аччана, был период пустоты, а затем начались рабочие моменты, диалоги в умеренно шутливом дружеском ключе, обоюдные улыбки. Почему бы и нет, какая теперь разница. Как известно, со дна – только вверх. Согруппники вздохнули с явным облегчением: «Кажется, разобрались между собой. Вот и отлично». Ребята, такие надежные, такие славные в своем неравнодушии. Они ничего не поняли. Впрочем, Имаи тоже решил думать, что так оно и есть, все верно: разобрались – ну и замечательно. Теперь можно – нужно – переключиться. Аччан, судя по всему, придерживался того же мнения. Снова взаимопонимание, снова то, что называется гармонией и равновесием. Фесты, разъезды, общение, – это ведь и в самом деле составляло содержание жизни и все поглощало. Вскоре далеко позади остался и тщательный выбор тона для простого вопроса «как дела». Теперь этот самый вопрос надо было задавать походя, как ни в чем не бывало, – только так и никак иначе. «Посмотрите на него, с утра уже готов». «Расскажи лучше, где ты взял эту розовенькую футболочку». «Вот и отлично».
Кроме того, в редкой веренице своих временных отвлечений Имаи наконец наткнулся на кого-то, чье присутствие в доме не тяготило его даже днем. «Бывшая-модель», «занимается-дизайном». Он понимал, что испытывает судьбу, и в глубине души, пожалуй, даже ждал некоего безжалостного катартического противостояния, которое все расставит по местам. Но судьба обошлась с ним несравненно милостивее, чем с Атсуши. Новое понятие о смысле, появившееся в жизни Имаи на следующий год после 25-летия первого любимого проекта, сразу открыло перед ним новые горизонты свободы, ранее недоступные и неизвестные. «А ведь это полная противоположность тому, что произошло с Аччаном», – думал он. И чувствовал благодарность к Каори.
Улыбающийся Аччан. На фоне затянувшейся до неприличия судебной тяжбы, финансовых пересчетов, многостраничных соглашений, внезапно назревшей необходимости «серьезно решать, что вы будете дальше делать с лицом», внезапных эпизодических проблем с голосом, быстро и неожиданно атакующих и пока так же быстро исчезающих, – немногословный, задумчивый и спокойно улыбающийся Аччан, будто бы знающий что-то такое, чего не знают другие. Видимо, вот так некоторые люди и достигают предназначенной им ступени просветления: проходя через специально подобранные для них испытания.
Именно это, глядя на него, часто думал и он, Имаи.
Немыслимо, но факт.
Имаи наконец обрел дар речи.
– Атсуши, замолчи. Замолчи, замолчи…
*
В спальне Имаи не торопясь раздевал его, время от времени останавливаясь, чтобы удобнее было продолжать неспешные поцелуи, один от другого, как звенья цепочки. Не отрываясь от рта Атсуши, сомкнул ладонь на его наливающемся горячей тяжестью члене и, делая медленные движения вверх-вниз, стал губами ловить неровное прерывистое дыхание. С трудом отстраняясь, увидел, как приподнимаются ресницы Аччана. Его полный жажды взгляд, подернутый дымкой и в то же время странно пронзительный, – такой знакомый. Уже забытый.
Имаи сбивающимся голосом произнес:
– Как ты хочешь?
– Я хочу так, чтобы с тобой, – ответил Атсуши. – Я не могу без тебя больше.
Пока Имаи снимал с себя одежду, Аччан ждал, лежа на кровати и подперев голову ладонью. Потом, встречая, прильнул к нему всем телом, обнимая за плечи, сплетаясь ногами, – шепотом повторяя «иди ко мне, ну иди», как будто еще не чувствуя, не осознавая, – но, словно опомнившись, вынырнув на поверхность, потянулся из-под него куда-то в сторону и вложил ему в руку маленький флакон, распечатанный, почти не начатый. Имаи, отстраняясь, опустился на свободную часть кровати рядом с Атсуши. Попросил: «Повернись спиной». Тот, не говоря ни слова, перекатился на бок. Хисаши, обхватив его сзади за плечо, придвинулся к нему, казалось, уже так близко, как только было можно, потом приподнял за бедро, привлекая к себе почти вплотную, и теперь Аччан полулежал на нем, вжимаясь в него спиной, время от времени слегка поводя головой с чуть слышными дрожащими вздохами, будто находясь в каком-то полусне. Входя в него, Имаи почувствовал, как тело Атсуши, несмотря на гель, сжимается вокруг в тесном пульсирующем спазме; услышал начало непроизвольного возгласа, тут же оборванного; остановился. «Всё, всё… Прости, я не…» Переждать, касаясь губами солоноватой кожи, уже покрытой испариной, – того места на шее, где так явственно и часто бьется пульс. Начать осторожно двигаться глубоко внутри, крепче прижимая к себе. Дождаться, когда он начнет подаваться навстречу, уже не сдерживая голоса, – и устремиться в него, как в водную глубь, дальше, ближе, вдыхая его запах, целуя его плечи и волосы, теряя всякие ориентиры реальности от того, как он с ожиданием поворачивает к нему лицо, прикрывая глаза; нетерпеливо выгибаясь, тянет его к себе отведенной назад рукой; ахает при каждом его движении, как от чего-то никогда прежде не испытанного, невозможного, – и вот уже торопливо шепчет что-то на самом пике дыхания, проглатывая звуки, нечетко, словно из последних сил; хватаясь за него, впиваясь пальцами, – «не отпускай меня, только не отпускай», – и Хисаши кончает вслед за ним, вцепившись в него намертво, готовый раствориться, исчезнуть, в нем, вместе с ним.
Потом он лежал, чувствуя голову Атсуши у своей груди, и прислушивался к его дыханию, из горячечного ставшим спокойным и размеренным. Через некоторое время очень плавными, очень тихими движениями приподнялся и, опершись на локоть, стал рассматривать лицо Аччана, спящего неглубоким сном. Улыбнулся своим воспоминаниям. «Ну ты все-таки даешь. Надо же так отрубаться. Хорошо еще, с ходу храпеть не начинаешь». – «Да это с твоим организмом явно что-то не так, а не с моим...» Ему сейчас казалось, что те случаи, когда дело шло по другому сценарию, можно было пересчитать по пальцам. Например, тот день в 85-м, когда Аччан не шелохнувшись лежал на спине, опустив ресницы, а он, Хисаши, медленно целовал уголки его глаз и виски, не узнавая ни самого себя, ни такого вот Аччана – вообще ничего больше. Или другой раз, близкий по времени к первому, когда Хисаши нарочито беззаботно – и катастрофически неловко – посмеивался и нес какие-то глупости, ерзая и взглядывая на Аччана снизу вверх, а тот просто молча смотрел на него, испытующе и чрезвычайно серьезно, и осторожно убирал с его лица слипшиеся от пота пряди…
…Веки Атсуши дрогнули.
Надо же, прямо сидишь и ждешь, когда забрезжит над горизонтом, подумал Имаи, пытаясь смеяться над собой. Ну, вот и оно, черное сияние светил за неверной завесой переливчатых туманов. Пригодится для работы, немедленно запиши, а то забудешь.
Атсуши сонно поморщился и потер глаза ладонями. Щурясь, исподлобья посмотрел на Имаи. Протянул руку и легко коснулся его лба над левой бровью.
«Твоя родинка – почему ты ее всегда замазываешь?»
– Зачем ты ее всегда замазываешь?
Этот вопрос он слышал от него регулярно. В последний раз – лет двадцать назад.
«Да так… Почему всегда? Не всегда».
– Не всегда, как видишь. Больше не буду.
Аччан улыбнулся, зажмурившись и качнув головой в ответ на какие-то свои мысли. Сделал движение, чтобы подняться, и скользнул взглядом по настольным часам. Улыбка заметно потускнела. Заметно для Имаи.
– Скажи… – Атсуши замялся, словно не решаясь продолжить. – Ты… не спешишь? Как у тебя со временем?
Волнение Аччана могло показаться совершенно излишним: день пока даже не клонился к сумеркам, времени было еще совсем мало. Время просто шло. Шло и проходило.
– Не думай об этом. Время есть. – Имаи привлек его к себе, сжимая в объятьях. – Времени много, не беспокойся. Пожалуйста, Атсуши. Не беспокойся…
/22.11.2014/
___________________________
Автор: White.Red.White.Red
Фэндом: BUCK-TICK
Пэйринг: Атсуши Сакураи/Хисаши Имаи
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), PWP
Посвящение: Takehiko Yoshiro, с уважением
___________________________
читать дальше
Внутри этого дома всё покрыто густой сетью перекрещивающихся синеватых теней. Каждое слово, каждый шорох усиливается эхом, которое сразу же будто застывает – настолько здесь пусто и холодно.
Хисаши открывает панель в стене и, светя мобильником, возится с устаревшими тумблерами и кнопками, уже не впервые давая себе обещание, что на этот раз – в этом году – запомнит последовательность действий раз и навсегда. Искать бумажку с инструкцией ради такой ерунды – вот еще глупость, не так редко это приходится делать. То есть не так часто. То есть…
Атсуши где-то рядом с шуршанием стягивает куртку.
– Рано, – говорит Хисаши, продолжая разглядывать приборный щиток, и не может сдержать улыбку.
Атсуши тоже смеется.
Имаи все-таки и сам скидывает плащ и, не глядя, протягивает назад.
Атсуши подходит – звуки шагов приглушенные, будто он идет сквозь туман – и забирает.
По экрану мобильника проплывают какие-то новости. «-3, снег», «последнее: прервано ж/д сообщение на…», «2 пропущенных звонка», «Токио: Из-за снежных заносов…», «пробки (обновлено): трассы 1, 6, 14, 17…» Своевременное напоминание о том, как мало всё это его сейчас волнует. Он выключает телефон – звучат прощальные фанфары – и заканчивает разбираться с техникой уже в полумраке. Что-то пикнуло, что-то зажглось. Послышался электрический гул.
Атсуши встает у него за спиной, очень близко. Дышит в затылок: втягивает ноздрями запах Хисаши – его кожи, его косметики, его сигарет, – и, подержав в себе, повладев, с явным нежеланием возвращает обратно вместе с частью собственного тепла.
Хисаши закрывает дверцу и, не оборачиваясь, совсем тихо говорит:
– Долго.
Он хорошо слышит, как его собственный голос словно бы надламывается, трескается. Тоже электричество. Такие вот разряды, подчиняющиеся одним лишь естественным законам.
Атсуши эхом отзывается:
– Долго. Да, – и крепко прижимается губами к его шее под самыми волосами, к верхнему позвонку, будто хочет оставить какой-то тайный знак.
У Хисаши звенит в ушах. Он поворачивается и берет Аччана за руку.
– Пойдем, – говорит Аччан, чуть сжимая его пальцы, сразу же самым естественным образом превращаясь из ведомого в ведущего. Вместе с этим «пойдем» у него изо рта вырывается тонкое и мгновенно исчезающее облачко прозрачного пара.
Они быстрыми шагами поднимаются по узкой лестнице на второй этаж. Открыть и закрыть дверь. Так в фильмах обычно убегают и прячутся от кого-то – на самом верху, в четырех стенах. Комната. Кровать. Сквозь прозрачные занавески слабо сочится синевато-белесый свет.
Атсуши падает на колени и прижимается лицом к его паху. Пытается прикусить зубами ткань джинсов, но не получается.
– Ну знаешь, ради этого… К черту на рога… – с никуда не годной дрожащей издевкой в голосе произносит Хисаши.
– Помолчи, – едва слышно говорит Сакураи. Всё же встает и начинает шарить по нему руками в поисках пуговиц, которые можно расстегнуть.
– Да холодно же еще, – останавливает его Хисаши.
Аччан бросает на него взгляд исподлобья – видимо, засомневавшись, действительно ли он шутит. Качнув головой, нетерпеливо бормочет «с тобой с ума сойдешь» и, схватив за руки, увлекает на постель.
Покрывало такое холодное, что это чувствуется сквозь одежду.
Атсуши торопливо расстегивает джинсы, на себе и на Хисаши. Глухо постанывая – «дорвался» – принимается делать ему минет, с места в карьер, одновременно лаская себя такими же резкими и глубокими движениями.
– Нет… – очень скоро с усилием говорит Хисаши, отстраняя его и подаваясь назад. – Давай. Сейчас.
Аччан, тяжело дыша, приподнимается. Хисаши опускает лицо; теперь перед глазами у него – холодная белизна. Атсуши, расслабляя на нем одежду, вдруг спохватывается:
– Черт... Сумка…
Хисаши оглядывается и видит, как он делает движение, чтобы встать.
– Не надо, не ищи ничего.
Сакураи, метнув на него быстрый внимательный взгляд, сплевывает себе в руку.
Хисаши отворачивается.
Как всегда, нестройный ряд будоражащих и противоречивых первых ощущений. Контрасты. Дальше, дальше, ну, я прошу тебя...
Атсуши, слыша несказанное, делает как он хочет – «как- о н -хочет», ошибиться здесь невозможно, – и тут же раздается его громкий возглас, похожий на ликование.
А Хисаши ахает и закрывает глаза, потому что разом перестает что-либо видеть.
Эта внешняя сила в нем – такая жесткая и безусловная, что силы собственные, кажется, покидают его вовсе, растаивая, уходя в эту постель, как в бездонное пространство. От них словно бы не остается ничего – да и от него самого тоже. Как и от всего прочего, что должно манифестироваться в этом мире в данный момент. Пусто. Ничего вокруг.
Он слышит, как Аччан где-то наверху и сзади уже изнемогает, задыхаясь от собственных движений.
– Хисаши, а… Так… так… – захлебываясь, не в силах договорить.
Ничего, кроме этого. Совсем ничего. Ноль.
Волны, локальные вроде бы волны, обладающие всепоглощающей мощью, создаваемые кем-то извне, но рождающиеся внутри тебя, катящиеся все шире, накрывающие собой всё, – и с таким трудом выговоренное «быстрее, Аччан» неразличимо тонет в потоке своих же умоляющих стонов.
Горячая волна внутри, уже не метафизическая, а вполне материальная: не твоя, но уже и не его.
Это больше, чем Хисаши может выдержать. Предел.
До криков в простыню – отчаянных, отрывистых – и неожиданных слез в глазах.
– …Чем и хороши большие перерывы, – уже почти обычным голосом, хоть и еще не вполне отдышавшись, говорит Атсуши, водя мизинцем по его щеке. – Ну, чего ты смотришь? Во всем есть положительные стороны. Нет?..
– Ах ты, сволочь, – смеется Хисаши, приглушенно, почему-то не узнавая себя на слух. Аччан, тоже улыбаясь, спрашивает:
– Всё было хорошо?
Спрашивает чрезвычайно игривым тоном, при этом ставя ясный акцент на первом слове.
– Всё, – отвечает Хисаши, еще с усмешкой в голосе. Трогает его за плечи и неожиданно для себя вдруг говорит: – Знаешь… Когда ты сверху…
Атсуши весь как-то замирает. Очень зримо.
…Аччан, когда ты сверху, что-то вдруг с к л а д ы в а е т с я. Делается таким, как надо. Понимаешь, это трудно объяснить нормальным языком и обычными словами, хотя ощущения конкретней некуда, ты и сам знаешь, то есть мне хотелось бы надеяться, но… Аччан…
– …Аччан…
Атсуши молча обнимает его и прячет лицо у него на груди.
Хисаши бросает взгляд на окно. Там беззвучно и с огромной скоростью несутся друг за другом косые белые штрихи. Все гуще, все быстрее.
Автор: White.Red.White.Red
Фэндом: BUCK-TICK
Пэйринг: Атсуши Сакураи/Хисаши Имаи
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), PWP
Посвящение: Takehiko Yoshiro, с уважением
___________________________
читать дальше
Внутри этого дома всё покрыто густой сетью перекрещивающихся синеватых теней. Каждое слово, каждый шорох усиливается эхом, которое сразу же будто застывает – настолько здесь пусто и холодно.
Хисаши открывает панель в стене и, светя мобильником, возится с устаревшими тумблерами и кнопками, уже не впервые давая себе обещание, что на этот раз – в этом году – запомнит последовательность действий раз и навсегда. Искать бумажку с инструкцией ради такой ерунды – вот еще глупость, не так редко это приходится делать. То есть не так часто. То есть…
Атсуши где-то рядом с шуршанием стягивает куртку.
– Рано, – говорит Хисаши, продолжая разглядывать приборный щиток, и не может сдержать улыбку.
Атсуши тоже смеется.
Имаи все-таки и сам скидывает плащ и, не глядя, протягивает назад.
Атсуши подходит – звуки шагов приглушенные, будто он идет сквозь туман – и забирает.
По экрану мобильника проплывают какие-то новости. «-3, снег», «последнее: прервано ж/д сообщение на…», «2 пропущенных звонка», «Токио: Из-за снежных заносов…», «пробки (обновлено): трассы 1, 6, 14, 17…» Своевременное напоминание о том, как мало всё это его сейчас волнует. Он выключает телефон – звучат прощальные фанфары – и заканчивает разбираться с техникой уже в полумраке. Что-то пикнуло, что-то зажглось. Послышался электрический гул.
Атсуши встает у него за спиной, очень близко. Дышит в затылок: втягивает ноздрями запах Хисаши – его кожи, его косметики, его сигарет, – и, подержав в себе, повладев, с явным нежеланием возвращает обратно вместе с частью собственного тепла.
Хисаши закрывает дверцу и, не оборачиваясь, совсем тихо говорит:
– Долго.
Он хорошо слышит, как его собственный голос словно бы надламывается, трескается. Тоже электричество. Такие вот разряды, подчиняющиеся одним лишь естественным законам.
Атсуши эхом отзывается:
– Долго. Да, – и крепко прижимается губами к его шее под самыми волосами, к верхнему позвонку, будто хочет оставить какой-то тайный знак.
У Хисаши звенит в ушах. Он поворачивается и берет Аччана за руку.
– Пойдем, – говорит Аччан, чуть сжимая его пальцы, сразу же самым естественным образом превращаясь из ведомого в ведущего. Вместе с этим «пойдем» у него изо рта вырывается тонкое и мгновенно исчезающее облачко прозрачного пара.
Они быстрыми шагами поднимаются по узкой лестнице на второй этаж. Открыть и закрыть дверь. Так в фильмах обычно убегают и прячутся от кого-то – на самом верху, в четырех стенах. Комната. Кровать. Сквозь прозрачные занавески слабо сочится синевато-белесый свет.
Атсуши падает на колени и прижимается лицом к его паху. Пытается прикусить зубами ткань джинсов, но не получается.
– Ну знаешь, ради этого… К черту на рога… – с никуда не годной дрожащей издевкой в голосе произносит Хисаши.
– Помолчи, – едва слышно говорит Сакураи. Всё же встает и начинает шарить по нему руками в поисках пуговиц, которые можно расстегнуть.
– Да холодно же еще, – останавливает его Хисаши.
Аччан бросает на него взгляд исподлобья – видимо, засомневавшись, действительно ли он шутит. Качнув головой, нетерпеливо бормочет «с тобой с ума сойдешь» и, схватив за руки, увлекает на постель.
Покрывало такое холодное, что это чувствуется сквозь одежду.
Атсуши торопливо расстегивает джинсы, на себе и на Хисаши. Глухо постанывая – «дорвался» – принимается делать ему минет, с места в карьер, одновременно лаская себя такими же резкими и глубокими движениями.
– Нет… – очень скоро с усилием говорит Хисаши, отстраняя его и подаваясь назад. – Давай. Сейчас.
Аччан, тяжело дыша, приподнимается. Хисаши опускает лицо; теперь перед глазами у него – холодная белизна. Атсуши, расслабляя на нем одежду, вдруг спохватывается:
– Черт... Сумка…
Хисаши оглядывается и видит, как он делает движение, чтобы встать.
– Не надо, не ищи ничего.
Сакураи, метнув на него быстрый внимательный взгляд, сплевывает себе в руку.
Хисаши отворачивается.
Как всегда, нестройный ряд будоражащих и противоречивых первых ощущений. Контрасты. Дальше, дальше, ну, я прошу тебя...
Атсуши, слыша несказанное, делает как он хочет – «как- о н -хочет», ошибиться здесь невозможно, – и тут же раздается его громкий возглас, похожий на ликование.
А Хисаши ахает и закрывает глаза, потому что разом перестает что-либо видеть.
Эта внешняя сила в нем – такая жесткая и безусловная, что силы собственные, кажется, покидают его вовсе, растаивая, уходя в эту постель, как в бездонное пространство. От них словно бы не остается ничего – да и от него самого тоже. Как и от всего прочего, что должно манифестироваться в этом мире в данный момент. Пусто. Ничего вокруг.
Он слышит, как Аччан где-то наверху и сзади уже изнемогает, задыхаясь от собственных движений.
– Хисаши, а… Так… так… – захлебываясь, не в силах договорить.
Ничего, кроме этого. Совсем ничего. Ноль.
Волны, локальные вроде бы волны, обладающие всепоглощающей мощью, создаваемые кем-то извне, но рождающиеся внутри тебя, катящиеся все шире, накрывающие собой всё, – и с таким трудом выговоренное «быстрее, Аччан» неразличимо тонет в потоке своих же умоляющих стонов.
Горячая волна внутри, уже не метафизическая, а вполне материальная: не твоя, но уже и не его.
Это больше, чем Хисаши может выдержать. Предел.
До криков в простыню – отчаянных, отрывистых – и неожиданных слез в глазах.
– …Чем и хороши большие перерывы, – уже почти обычным голосом, хоть и еще не вполне отдышавшись, говорит Атсуши, водя мизинцем по его щеке. – Ну, чего ты смотришь? Во всем есть положительные стороны. Нет?..
– Ах ты, сволочь, – смеется Хисаши, приглушенно, почему-то не узнавая себя на слух. Аччан, тоже улыбаясь, спрашивает:
– Всё было хорошо?
Спрашивает чрезвычайно игривым тоном, при этом ставя ясный акцент на первом слове.
– Всё, – отвечает Хисаши, еще с усмешкой в голосе. Трогает его за плечи и неожиданно для себя вдруг говорит: – Знаешь… Когда ты сверху…
Атсуши весь как-то замирает. Очень зримо.
…Аччан, когда ты сверху, что-то вдруг с к л а д ы в а е т с я. Делается таким, как надо. Понимаешь, это трудно объяснить нормальным языком и обычными словами, хотя ощущения конкретней некуда, ты и сам знаешь, то есть мне хотелось бы надеяться, но… Аччан…
– …Аччан…
Атсуши молча обнимает его и прячет лицо у него на груди.
Хисаши бросает взгляд на окно. Там беззвучно и с огромной скоростью несутся друг за другом косые белые штрихи. Все гуще, все быстрее.
___________________________
Автор: White.Red.White.Red
Фэндом: BUCK-TICK
Рейтинг: NC-17->21
Жанры: Слэш (яой), PWP
Предупреждения: OOC, нецензурная лексика
___________________________
читать дальше
Примечания:
Время действия - самое начало 90-х.
*
У автора возникла идея определенного пэйринга, но в итоге решено было дать читателю право самостоятельно додумать второго персонажа.
____________________________
…Он уже сам теперь не понимал, с каким чувством ждет стука в свою дверь.
Понимал только, что да, ждет. «Ждать» – это когда думаешь в основном о чем-то одном. С этим все просто.
Когда же Атсуши появлялся перед ним в рамке дверного проема, ожидание заканчивалось, а все чувства и мысли, если они и были, просто улетучивались, как эфир. Так, пожалуй, в самый раз.
Атсуши всегда совершенно спокойно переступает порог его номера и смотрит так, будто внимательно прислушивается. Прислушивается к его молчанию.
Потом бывают вариации, но сейчас это неважно.
Сейчас Атсуши стоит перед ним на четвереньках, поводя головой, и кидает напряженные взгляды через плечо.
Хорошо.
Как хочешь.
Я, сам понимаешь, не против.
…Атсуши резко вскрикивает от боли, как всегда, когда он с маху засаживает в него одним движением. Но он знает, что ему нравится именно так, с ним – только так, и поэтому начинает размеренно пронзать его изнутри, делая мощные выпады, упираясь ладонями ему в крестец. Атсуши, вскидывая голову, издает надсадный протяжный звук, – он кое-как сгребает в горсть его длинные волосы и, мотнув вокруг запястья, крепко притягивает к себе, пару раз с силой вбив ему сзади – звук резко прекращается, будто уходит в вакуум, и вот через несколько долгих мгновений Атсуши хрипло и судорожно втягивает в себя воздух, захлебываясь, как после удара под дых.
Учащая ритм, сбавляя напор, но не ослабляя хватки:
– Ну что?.. – от напряжения – тихо, едва слышно.
В ответ – «о-о-о…», тоже совсем тихое, неуловимое, как еле пробивающийся пульс. Тараном, еще два раза. Вот, теперь громче. Силится повернуть голову – не может. Слишком внатяг.
– Ну?..
– Хо…ро…шо…
Ради этого. Ради этих соскакивающих пауз он и просит его – заставляет – говорить. Стонет и раскрывает пальцы, и волосы Атсуши с тихим шелестом тяжело падают, словно бы укрощенные и присмиренные, уже не рассыпаясь свободно по плечам. Он что есть силы сжимает обеими руки его задницу, наслаждаясь упругостью снаружи. Поддевает снизу, контролируя, фиксируя каждую деталь: тяжелый, твердый, в атласистой смазке, как теплое железо. Жестом хозяина проводит ладонями по его ребрам и спине, будто оглаживает круп. Оглаживать, охаживать, что пожелаешь, хоть по отдельности, хоть вместе, как сейчас… Не выдерживая, хватает за плечи у самой шеи, чтобы снова его натянуть, сейчас же, вот так, снова и снова, раз за разом. Как струну? Нет, струны – это для других.
– Да, да… да…
Он зажимает ладонью его губы, кожей ощущая этот жаркий поток коротких слов, – и почти сразу отпускает, сдавленно шепча «какая же ты блядь» и с нажимом проводя пальцами по его лицу, оставляя на нем влажные следы, медленно, наискось.
Атсуши тихонько охает. Звучит почти как отчаяние.
– Хорошо тебе?.. Скажи.
Мелкие, прерывистые всхлипы.
– Говори…
Бессильный стон, истончающийся, сходящий на нет. Именно этого и хотелось. Толкая его в поясницу, заставляет упасть ничком и сам падает сверху. Чувствует, как Атсуши мечется под ним, пытаясь устроиться по-другому, – еще бы, с таким стояком, – и слегка приподнимается, чтобы тут же снова обрушиться вниз и начать долбить его с размаха, всем весом, поглубже – так, как он любит.
Еще Атсуши любит, чтобы было быстро. Медленно – тоже любит, но чаще всего не с ним и не так.
Рядом с Атсуши всегда есть возможность для рекордов.
Я давно уже думаю...「HuMan ~JACK HAMMER~ 」– как тебе такое название песни, Аччан?..
Он зарывается лицом в его спутанные влажные волосы и, сходя с ума от их душного аромата, смешанного с горячим мускусом содрогающегося тела, выводит Атсуши на финишную прямую. Частью сознания фиксирует короткие, громкие, какие-то всполошенные крики, конвульсивные сокращения мышц – и делает последний рывок.
Всё.
Они в комнате, между четырьмя стенами, полом и потолком. Здесь ни светло, ни темно, а с улицы доносятся отзвуки чужой жизнедеятельности.
Атсуши неподвижно лежит под ним, уткнувшись в мятую простыню.
Он сквозь темную завесу волос целует его в сырую щеку.
Никак не реагирует. Конечно же.
Он медленно слезает с него и отодвигается.
Минуту спустя Атсуши с видимым трудом переворачивается на спину. Осторожно трогает измазанный спермой живот.
– Аччан…
Аччан, беззвучно усмехаясь, делает мягкий останавливающий жест. Опираясь на локоть, аккуратно садится. Встает. Пошатываясь, делает несколько шагов. Ударяется об угол. Шарит рукой по стене, щелкает выключателем. Натыкаясь плечом на косяк, заходит в ванную и закрывает за собой дверь.
Вскоре – звуки льющейся воды, пущенной, кажется, отовсюду сразу.
Оторвав взгляд от двери, за которой скрылся Атсуши, он нащупывает на тумбочке пачку, в которой должно было оставаться несколько сигарет. Кладет обратно, так и не раскрыв.
Атсуши выходит из ванной и устало улыбается ему. Собирает с пола свою одежду. Одевается стоя, временами прислоняясь к стене. Берет со стола ключ с биркой, наклоняется и говорит:
– Я пойду. – И, потрепав его по руке, добавляет – глядя прямо в глаза, сдержанно-искренне, дружелюбно:
– Спасибо тебе.
У порога оборачивается:
– Ну, давай тогда, до завтра... Ты со всеми, к девяти?
– Да, со всеми. До завтра.
Дверь номера открывается и закрывается.
Несколько минут он лежит в каком-то ступоре.
Спасибо.
Берет сигареты и зажигалку, выключает ночник и закуривает, глядя на бессмысленное движение мерцающих огней за окном.
«Спасибо».
Выбрасывает окурок и врезается лицом в подушку.
Спасибо тебе.
Скорее бы, что ли, наступало утро.
Автор: White.Red.White.Red
Фэндом: BUCK-TICK
Рейтинг: NC-17->21
Жанры: Слэш (яой), PWP
Предупреждения: OOC, нецензурная лексика
___________________________
читать дальше
Примечания:
Время действия - самое начало 90-х.
*
У автора возникла идея определенного пэйринга, но в итоге решено было дать читателю право самостоятельно додумать второго персонажа.
____________________________
…Он уже сам теперь не понимал, с каким чувством ждет стука в свою дверь.
Понимал только, что да, ждет. «Ждать» – это когда думаешь в основном о чем-то одном. С этим все просто.
Когда же Атсуши появлялся перед ним в рамке дверного проема, ожидание заканчивалось, а все чувства и мысли, если они и были, просто улетучивались, как эфир. Так, пожалуй, в самый раз.
Атсуши всегда совершенно спокойно переступает порог его номера и смотрит так, будто внимательно прислушивается. Прислушивается к его молчанию.
Потом бывают вариации, но сейчас это неважно.
Сейчас Атсуши стоит перед ним на четвереньках, поводя головой, и кидает напряженные взгляды через плечо.
Хорошо.
Как хочешь.
Я, сам понимаешь, не против.
…Атсуши резко вскрикивает от боли, как всегда, когда он с маху засаживает в него одним движением. Но он знает, что ему нравится именно так, с ним – только так, и поэтому начинает размеренно пронзать его изнутри, делая мощные выпады, упираясь ладонями ему в крестец. Атсуши, вскидывая голову, издает надсадный протяжный звук, – он кое-как сгребает в горсть его длинные волосы и, мотнув вокруг запястья, крепко притягивает к себе, пару раз с силой вбив ему сзади – звук резко прекращается, будто уходит в вакуум, и вот через несколько долгих мгновений Атсуши хрипло и судорожно втягивает в себя воздух, захлебываясь, как после удара под дых.
Учащая ритм, сбавляя напор, но не ослабляя хватки:
– Ну что?.. – от напряжения – тихо, едва слышно.
В ответ – «о-о-о…», тоже совсем тихое, неуловимое, как еле пробивающийся пульс. Тараном, еще два раза. Вот, теперь громче. Силится повернуть голову – не может. Слишком внатяг.
– Ну?..
– Хо…ро…шо…
Ради этого. Ради этих соскакивающих пауз он и просит его – заставляет – говорить. Стонет и раскрывает пальцы, и волосы Атсуши с тихим шелестом тяжело падают, словно бы укрощенные и присмиренные, уже не рассыпаясь свободно по плечам. Он что есть силы сжимает обеими руки его задницу, наслаждаясь упругостью снаружи. Поддевает снизу, контролируя, фиксируя каждую деталь: тяжелый, твердый, в атласистой смазке, как теплое железо. Жестом хозяина проводит ладонями по его ребрам и спине, будто оглаживает круп. Оглаживать, охаживать, что пожелаешь, хоть по отдельности, хоть вместе, как сейчас… Не выдерживая, хватает за плечи у самой шеи, чтобы снова его натянуть, сейчас же, вот так, снова и снова, раз за разом. Как струну? Нет, струны – это для других.
– Да, да… да…
Он зажимает ладонью его губы, кожей ощущая этот жаркий поток коротких слов, – и почти сразу отпускает, сдавленно шепча «какая же ты блядь» и с нажимом проводя пальцами по его лицу, оставляя на нем влажные следы, медленно, наискось.
Атсуши тихонько охает. Звучит почти как отчаяние.
– Хорошо тебе?.. Скажи.
Мелкие, прерывистые всхлипы.
– Говори…
Бессильный стон, истончающийся, сходящий на нет. Именно этого и хотелось. Толкая его в поясницу, заставляет упасть ничком и сам падает сверху. Чувствует, как Атсуши мечется под ним, пытаясь устроиться по-другому, – еще бы, с таким стояком, – и слегка приподнимается, чтобы тут же снова обрушиться вниз и начать долбить его с размаха, всем весом, поглубже – так, как он любит.
Еще Атсуши любит, чтобы было быстро. Медленно – тоже любит, но чаще всего не с ним и не так.
Рядом с Атсуши всегда есть возможность для рекордов.
Я давно уже думаю...「HuMan ~JACK HAMMER~ 」– как тебе такое название песни, Аччан?..
Он зарывается лицом в его спутанные влажные волосы и, сходя с ума от их душного аромата, смешанного с горячим мускусом содрогающегося тела, выводит Атсуши на финишную прямую. Частью сознания фиксирует короткие, громкие, какие-то всполошенные крики, конвульсивные сокращения мышц – и делает последний рывок.
Всё.
Они в комнате, между четырьмя стенами, полом и потолком. Здесь ни светло, ни темно, а с улицы доносятся отзвуки чужой жизнедеятельности.
Атсуши неподвижно лежит под ним, уткнувшись в мятую простыню.
Он сквозь темную завесу волос целует его в сырую щеку.
Никак не реагирует. Конечно же.
Он медленно слезает с него и отодвигается.
Минуту спустя Атсуши с видимым трудом переворачивается на спину. Осторожно трогает измазанный спермой живот.
– Аччан…
Аччан, беззвучно усмехаясь, делает мягкий останавливающий жест. Опираясь на локоть, аккуратно садится. Встает. Пошатываясь, делает несколько шагов. Ударяется об угол. Шарит рукой по стене, щелкает выключателем. Натыкаясь плечом на косяк, заходит в ванную и закрывает за собой дверь.
Вскоре – звуки льющейся воды, пущенной, кажется, отовсюду сразу.
Оторвав взгляд от двери, за которой скрылся Атсуши, он нащупывает на тумбочке пачку, в которой должно было оставаться несколько сигарет. Кладет обратно, так и не раскрыв.
Атсуши выходит из ванной и устало улыбается ему. Собирает с пола свою одежду. Одевается стоя, временами прислоняясь к стене. Берет со стола ключ с биркой, наклоняется и говорит:
– Я пойду. – И, потрепав его по руке, добавляет – глядя прямо в глаза, сдержанно-искренне, дружелюбно:
– Спасибо тебе.
У порога оборачивается:
– Ну, давай тогда, до завтра... Ты со всеми, к девяти?
– Да, со всеми. До завтра.
Дверь номера открывается и закрывается.
Несколько минут он лежит в каком-то ступоре.
Спасибо.
Берет сигареты и зажигалку, выключает ночник и закуривает, глядя на бессмысленное движение мерцающих огней за окном.
«Спасибо».
Выбрасывает окурок и врезается лицом в подушку.
Спасибо тебе.
Скорее бы, что ли, наступало утро.
___________________________
Автор: White.Red.White.Red
Фэндом: BUCK-TICK
Пэйринг или персонажи: Атсуши\Хисаши, Хиде/Юта, Толл
Рейтинг: PG-13 -> R
Жанры: Слэш (яой), Юмор
___________________________
читать дальше
Угрюмо вжав мокрую голову в не менее мокрые плечи, дрожащий и негодующий Хисаши Имаи стремительной походкой проследовал со сцены во внутренние помещения нелепого, ужасного и идиотского фестивального сооружения, злонамеренно построенного безмозглыми кретинами, которые…
Тут мысль лидера-сана прервалась: он все-таки поскользнулся. Покидая полузатопленную сцену, навевавшую мысли о подневольном крестьянском труде на рисовых полях, лидер-сан заспешил поскорее оказаться в любом месте, где сверху не низвергаются холодные потоки воды, из-за чего временно ослабил бдительность, направленную на сохранение равновесия, – и вот он уже подхвачен чьими-то заботливыми руками в самом начале пути к мокрому полу. Хотя, конечно, не «чьими-то», а Аччана, который был уже здесь, так как ушел за кулисы на минуту раньше: именно с него, по-видимому, на пол и натекло столько воды. Черный концертный плащ Аччана, брошенный на спинку стула, сочился медленно падающими каплями и как бы подтверждал это предположение, являя собой поистине прискорбное зрелище.
«… безмозглыми кретинами, которые явно стремятся к подрыву культурных связей между двумя странами и саботажу добрососедских отношений», – мрачно закончил про себя Хисаши Имаи. Нет, сбить его с мысли было не так-то просто.
Аччан, грустно взглянув на лидера, снял с плеч полотенце и протянул ему.
Лидер взял полотенце и хищно посмотрел по сторонам в поисках японского стаффа. Однако японский стафф либо находился на порядочном расстоянии и прятал глаза, либо в броуновском движении ползал по полу с тряпками в руках, полностью сосредоточившись на этом занятии.
– Покорнейше просим вас изволить сообщить: так будут ли анкоры? – с корейским акцентом спросил жизнерадостный голос переводчицы.
Атсуши Сакураи устремил на нее умоляющий взгляд.
Хисаши Имаи, уперев кулаки в бока, раскрыл рот, набирая побольше воздуха для пространной речи.
– Это все плохая карма! – вдруг провозгласил еще один жизнерадостный голос, на этот раз Ютин. – Надо было тоже идти на встречу с фанатами, а не меня одного отправлять.
Лидер-сан бросил косой взгляд через плечо.
Как и можно было ожидать, трое оставшихся бэнд-мемберов уже вошли следом и теперь в некоторой нерешительности топтались у порога.
Юта, однако, продолжал, подняв указательный палец:
– Вот за это мне и досталось место под козырьком! Ну, Ани-сану тоже, постольку-поскольку. А вы!.. Вот особенно вы двое, да, «уважительные причины» у них… Так вам и надо, между прочим! Да знали б вы вообще, что со мной с одним хотели сделать, раз вас не было! Эти фанатки, они…
Лидер, никак не реагируя на выступление Юты, повернулся обратно и стал говорить Аччану что-то очень тихое и зловещее.
Юта, нисколько не огорчившись, вернулся к разглядыванию темно-красных кожаных штанов Хидехико Хошино, с которых ручейками струилась вода. Это зрелище уже не в первый раз за последние минуты заставило Юту сделать огромные глаза и громким, как в театре, шепотом воскликнуть:
– Хиде, тебе надо как можно скорее их снять!
– Да тише ты… – умоляюще вымолвил Хиде, страдальчески переминаясь с ноги на ногу.
– Ты не по-ни-ма-ешь! – горячо возразил Юта все тем же шепотом. – Это может быть очень опасно. Вот у меня один бывший знакомый…
«Нет, все-таки я исключительно везучий человек», – подумал Толл Ягами, молча взиравший на происходящее, и вперил взгляд в потолок.
Тем временем Хисаши Имаи, наклонившись к самому лицу Атсуши Сакураи, пылко выговаривал ему вполголоса:
– …Ну, положим, долбаный полет на долбаном самолете я тебе простил.
– Да, вчера еще, – согласился Атсуши Сакураи, невольно расцветая улыбкой. – И утром.
Но, к сожалению, время для улыбок еще явно не пришло.
– Значит, «потомки нас не поймут», да? – Голос Хисаши Имаи понизился до критической точки. – «Грядет совместный мундиаль две тысячи два», да? Тоже, небось, вот на такое хреновое лето запланирован? «Жест доброй воли», «жест доброй воли»! Ух-х…
Аччан виновато потупился.
– Имаи-сан! Сакураи-сан!
Хисаши и Атсуши, вздрогнув, вскинули головы. Привыкнуть к этому жизнерадостному воодушевленному голосу было крайне трудно.
– Мы все просим вас изволить не огорчаться!
Лица представителей корейской стороны, неизвестно когда успевших встать рядом тесным полукругом, выражали всепонимание и искреннюю теплоту, как бы подтверждая прозвучавшие слова.
– Мы постараемся всё сделать для того, чтобы вы поскорее забыли о незначительных погодных неудобствах, – задушевно продолжала переводчица. – Для вас будет устроен тур по лучшим круглосуточным заведениям, где вы сможете отдохнуть и как следует согреться. Конечно, лучше всего для этой цели подходит уникальный корейский напиток соджу. Но вы также сможете познакомиться и с не имеющим аналогов в мире целебным блюдом, которое регулирует температуру тела, охлаждая в жару и грея в холод! Оно называется «посинтхан». Сейчас как раз сезон!
– Так. «Заведения» и «греться». Хорошо. – Цепкий ум лидера, как всегда, выделял главное и отбрасывал несущественное. – «Пошинтан», хм… Как-то даже знакомо звучит…
– Ой, – неожиданно сказал Аччан, будто внезапно что-то сообразив.
Хисаши Имаи вопросительно воззрился на Аччана.
– «Пошинтан» – это, Маимаи-чан, знаешь что… – Глаза Атсуши Сакураи вдруг сделались еще более виноватыми, чем раньше, и при этом заблестели, что не предвещало ничего хорошего, как и подозрительное «Маимаи-чан». – Это, в общем, как тебе сказать… Суп такой.
– Ну, и? – раздраженно поторопил лидер.
– ...Корейский. Из мяса, – совсем уже упавшим голосом закончил Аччан, все же сумев взять себя в руки и с профессиональным мастерством поставить многозначительный акцент на слове «мясо».
Переводчица радостно закивала. Видя это, прочие корейцы тоже обрадовались и энергично закивали в унисон.
Временно позабытая всеми троица бэнд-мемберов, напротив, в ужасе застыла: судя по широко распахнувшимся глазам лидера-сана, его наконец-то осенило понимание.
Подтверждая их догадку, лидер-сан леденяще тихим голосом осведомился:
– Минна, скажите-ка мне – вы шутите?.. Шутите, да?.. Или вы, черт возьми, серьезно?!?! – наконец страшно возопил он, мобилизовав все свои вокальные возможности, но закашлялся и не смог продолжать.
Аччан, зябко поежившись, шмыгнул носом.
Бэнд-мемберы приготовились к худшему и даже встали покучнее. При этом Юта не смог не заметить, что Хиде перестал стучать зубами и вместо этого мужественно заиграл желваками.
Корейцы, опомнившись, заговорили все разом. Переводчица замахала руками и воскликнула, перекрикивая шум:
– Ну что вы, что вы! Это же совсем не обязательно! Не хотите из собаки – не надо из собаки! Есть и другой чудесный согревающий суп – тхоккитхан! Целебное блюдо по традиционному корейскому…
– Из чего оно? – спросил Хисаши, перебивая. Услышав, как Хисаши перебивает, бэнд-мемберы тихо охнули, после чего Юта не без огорчения определил по слуху, что зубы у Хиде застучали снова.
– Из кролика! – сияя лучезарной детской улыбкой, ответила переводчица. – Сейчас, правда, не сезон, но для вас мы обязательно…
Аччан обхватил себя за локти и закрыл глаза.
Лидер-сан издал душераздирающий стон и кинулся прочь.
Все корейцы гурьбой бросились за ним. Аччан, придя в себя, схватил свой мокрый концертный плащ – Толлу, наблюдавшему за мокрым Аччаном, его плащ напомнил пиратское знамя после шторма, – и с криком «Хиса, постой! Накинь хотя бы это!» также ринулся вперед. Трое изнервничавшихся бэнд-мемберов нехотя оторвались от стенки, в которую почему-то оказались вжаты спинами, и поплелись следом.
– Короче, сегодня весело не выпьем, – уже довольно флегматично подытожил Толл, озвучив то, о чем думали все.
*
Переводчица села в другую машину: всем было ясно, что лидер-сан хотел бы некоторое время ее не видеть. Надо сказать, что остальные четверо бэнд-мемберов вполне понимали это желание.
Сначала ехали молча: лишь Хисаши Имаи с периодичностью раз в четверть минуты бормотал себе под нос «кошмар, кошмар», на пятый и седьмой раз дополнив эти слова фразой «блин, как же меня знобит».
– Ну Хиса, ну ничего, – утешающе отозвался Аччан и тихо добавил: – Я вообще себя из бутылки полил, как обычно... Еще в самом начале…
– Ну и сам дурак, – хмуро отрезал лидер и отвернулся к окну, буркнув: – Саундчека ему не хватило...
– Хисаши… Знаешь… – Огромные глаза Аччана снова заблестели, чтобы сразу же затуманиться влажной рябью. – Нет. Ты, наверное, не знаешь. А я вот узнал случайно… Это ведь еще не все супы, которые они готовят, Хисаши!..
Тут Хидехико Хошино, благородно подавляя обиду на некоторых согруппников, которые и не думали замечать его собственное промокшее состояние, решительно собрался вмешаться и сменить тему, – но в этот момент бронированный «мерседес» наконец подъехал к отелю и остановился.
Из чувства яростного противоречия не дожидаясь, когда перед ним распахнут дверцу, лидер вышел из машины и направился ко входу, мстительно огибая корейцев, которые рвались навстречу с раскрытыми зонтами.
Уже по одной походке лидера-сана бэнд-мемберы понимали, что он намерен одиноко надраться у себя в номере, – и что им не остается ничего другого, кроме как последовать его примеру.
***
Прошло пятнадцать минут.
*
Выйдя из душа, Толл Ягами обреченно упал на кровать и включил телевизор.
По телевизору шла вечерняя дорама. Юноша и девушка нездешней красоты, издавая звуки удовлетворения, синхронно уплетали из одной кастрюльки какое-то дымящееся корейское блюдо. Рядом стояла початая зеленая бутылка с лаконичной корейской надписью, исполненной таинственной и притягательной силы.
Толл выключил телевизор и сложным взглядом посмотрел в сторону мини-бара.
*
– Хииидеее!.. Ух ты, какая у тебя тут ванна!
Сидящий в теплой воде Хиде, уже успевший расслабиться до состояния полудремы, вскинулся и настороженно приоткрыл глаза.
На пороге ванной стоял Юта и с благоговейной улыбкой смотрел в его сторону. Встретившись с Хиде взглядом, он улыбнулся еще шире, подошел поближе и восхищенно продолжил, водя ладошкой по бортику:
– Здоровенная какая! Со ступеньками! О-о, смотри-ка ты, и прожилки какие под мрамор… Или правда мрамор?
– А у тебя что, не такая? – недоверчиво спросил Хиде.
– Нет, у меня обычная, представляешь? Дискриминация вообще, – с огорчением в голосе ответил Юта. – Я тебе покажу… Потом… Ой, а у тебя – ну прямо как заграничная... Хотя она и есть заграничная… Слушай, будь другом, пусти меня тоже, а? Когда еще удастся полежать в заграничной ванне? – Закончив с построением этой железной логической цепочки, Юта умильно склонил голову набок и замер в ожидании.
– С нашим лидером – нескоро, – задумчиво ответил Хидехико Хошино на последний риторический вопрос.
Из стратегических соображений Юта не стал указывать Хиде на получившийся каламбур, но дал себе установку непременно выяснить, содержится ли в нем какая-либо фрейдистская подоплека.
Тем временем Хиде добавил, погружаясь поглубже:
– А всяких грязных личностей я к себе в ванну пускать не стану.
Юта радостно подпрыгнул и воскликнул:
– Не вопрос! Сполоснусь моментально!
В течение следующих нескольких мгновений Хиде ошеломленно наблюдал, как Юта сбрасывает одежду с такой скоростью, будто за плечами у него была не одна тренировка с секундомером. Хиде даже хотел как-то это прокомментировать, но понял, что лишился дара речи.
– Кстати, Хиде, я как раз знаю классный способ предотвратить простуду! Из телевизора узнал! И главное, что отлично подходит! – тем временем говорил Юта, скрываясь в душевой кабинке. – Вот вылезем из ванны – покажу…
*
Хисаши Имаи проверил, как наливается вода в джакузи, нахмурился, чихнул и поплотнее запахнул на себе махровый халат с рисунком из пятилепестковых цветков сливы, накинутый после короткого душа. Затем он вышел из ванной комнаты своего непосильными трудами заработанного люкса, – как сокрушенно сообщили ему корейцы еще вчера, президент-сьюитов в Тондучхоне не было, – и пружинистым целеустремленным шагом направился к мини-бару.
Открыв дверцу, лидер-сан с оценивающим прищуром посмотрел на батарею небольших зеленых бутылок, которая занимала всю среднюю полку. Батарея была увенчана розовым бантиком и розовой же в сердечках карточкой с надписью «!!! Имаи-саме от организаторов !!!». Имаи-сама вытащил две бутылки и присел с ними на диван, в предвкушении рассматривая белые этикетки с черными письменами, угловатыми и в то же время гипнотически округлыми. Ухватив одну из бутылок за горлышко и берясь за крышечку, он бросил случайный взгляд в сторону беззвучно работающего телевизора.
Плазменный экран показывал с трудом шагающего в гору героя вечерней дорамы: он печально тащил на закорках веселую героиню, которую как раз в этот момент должно было вырвать ему за шиворот.
Лидер вздохнул, выключил телевизор и после некоторого раздумья снова взялся было открывать крышечку, но в этот момент постучали в дверь.
*
Хиде вылетел из ванной как ошпаренный и пустился кругами по номеру, оглашая свой путь воплями и испуганно оглядываясь. Юта следовал за Хиде без отставания и с методичной частотой хлестал его обеими руками по всем частям тела подряд, уговаривая:
– Да стой ты и не ори!.. Чтобы сохранить тепло и улучшить кровоток, надо после ванны себя отшлепать! Это профессор медицины рассказывал, к твоему сведению!
– Так себя же! – в отчаянии воскликнул Хиде, вбегая обратно в спальню и ныряя под одеяло в поисках прибежища.
– Ну не всем же так везет, чтобы их мог отшлепать кто-то другой! – резонно возразил Юта, садясь на Хиде верхом в целях его обездвижения.
Тут раздался стук во входную дверь.
Оба замерли.
Чей-то голос с корейским акцентом громко поинтересовался из коридора:
– Хеллоу! Ар ю о-кхей?
На лице Хиде отразилась ожесточенная борьба.
Юта смотрел на него сверху, насупившись.
– Окей, окей, сорри, сэнкью! – в конце концов крикнул Хиде в ответ.
– О, о-кхей! – донеслось из коридора.
Наступила пауза.
– Ну ладно, – снисходительно сказал Юта, как бы меняя гнев на милость, и, слезая с Хиде, добавил: – Есть еще другой способ. Погоди-ка, я сейчас. – И он скрылся в соседней комнате.
Хиде продолжал лежать под одеялом, вяло пытаясь определить, похожи ли чувства, которые он испытывает в настоящий момент, на презрение к собственной слабости.
Юта вернулся, неся в руках большую бутылку «Джонни Уокера». Усевшись на краешек кровати, он одним щелчком снял с бутылки крышку, деловито откинул с Хиде одеяло и, набрав полный рот янтарно-золотистой жидкости, как из пульверизатора спрыснул его внушительный торс алкогольной пылью.
– А этот способ откуда? От Аччана, что ли? – подозрительно осведомился Хиде.
– И не стыдно тебе было так орать! – с укоризной произнес Юта, коварно игнорируя вопрос и принимаясь растирать мощную грудь Хиде своими поразительно твердыми и жесткими пальчиками. – Тут специально для нас, чтоб ты знал, на каждом этаже охрана расставлена. Незаметно. По два человека. С рациями, с пистолетами и вообще. Ух, видал бы ты, какие пистолеты – как в кино… А тяжеленные какие, оказывается – я даже подержал... Да… А все из-за того, что возможны провокации со стороны Севера и правых радикалов, вот. Мне это по секрету сказали. Делюсь, можно сказать, с тобой одним. Потому что ты панику сеешь. Из-за тебя вообще международный скандал может случиться. И, между прочим, я тебе не договорил про своего знакомого – он в итоге решил с этим делом лечь в хирургию, и прикинь, что интересно: ему там заодно…
– Юта, а ты умеешь одновременно говорить и делать минет? – неожиданно спросил Хиде.
Юта прекратил движения руками и уставил на Хиде озадаченный взгляд. Серьезно поразмыслив, он покачал головой и с сомнением в голосе признался:
– Ты знаешь… Не проверял.
– А давай сейчас проверим? – с надеждой предложил Хиде.
*
Дверь в номер лидера медленно отворилась. На пороге стоял красивый Аччан, источавший тепло и аромат сирийской розы. В руках он держал отливающую темным золотом бутылку емкостью семьсот пятьдесят миллилитров, в которой Хисаши Имаи сразу и безошибочно определил шотландское купажированное. «Черт, как же он умеет эффектно появиться», – с нежной гордостью подумал Хисаши.
– У тебя, наверно, тоже такая есть, – сказал Аччан, делая несколько шагов вперед своей особенной, чуть раскачивающейся походкой, и негромко добавил: – Я хотел, чтобы у тебя было две.
Хисаши почувствовал, что его затапливают волны любви и что сейчас он в них утонет.
Он протянул руки навстречу Аччану.
Аччан с готовностью пришел в его объятья. Бутылка, которую он по-прежнему крепко держал, уперлась лидеру в спину.
Лидер пылал и таял.
Внезапно Аччан отстранился и, испытующе глядя на лидера, строго спросил:
– Ноги-то промочил, а? Ну-ка, говори!
– Ха, а ты как думаешь, – волнующе сипло сказал Хисаши Имаи, неуверенно добавляя: – И ты, наверно, тоже? Да?
Атсуши Сакураи приоткрыл идеально очерченный рот и отступил немного назад, причем в его умопомрачительных обсидиановых очах отразилось не вполне понятное Хисаши тревожное удивление.
Решив про себя, что обязательно разберется с данным вопросом, но чуть позже, Хисаши Имаи взял у Аччана бутылку и поставил на пол.
*
Толл Ягами встал с кровати, прошел к двери и выглянул в коридор, чтобы узнать, не происходит ли там чего-нибудь интересного. Кроме того, ему вдруг захотелось проверить, хорошо ли несет вахту парная охрана, о которой взахлеб рассказывал Юта, а также из чисто статистического любопытства выяснить, каково гендерное соотношение в ее рядах.
В коридоре было тихо и пусто.
Толл вернулся обратно, сел на кровать и во второй раз включил телевизор.
В дораме наступило утро. Герой, проснувшийся в постели около одетой в пижаму героини, с огромным изумлением заметил, что она девушка, а не юноша. Как оказалось, до этого момента он был по неясным причинам уверен в обратном.
– Нет, и все-таки грех жаловаться: я очень везучий человек, – мрачно констатировал Толл и выключил телевизор снова.
*
Хидехико Хошино уронил голову на подушку, хватая ртом воздух.
Выпрямившись и тщательно облизнувшись, Юта протянул руку за стоящей неподалеку бутылкой виски, сделал увесистый медленный глоток и, мурлыкнув от удовольствия, сказал:
– Кстати говоря, алкоголь отлично идет с протеинами – я в журнале читал, там что-то с чем-то сочетается, очень полезно для здоровья, для иммунитета и вообще. Да, так вот…
– Юта… Погоди, я не пойму… – с трудом выговорил Хиде, все еще тяжело дыша. – Ведь это я под дождем стоял… И простуда вроде как грозит мне… А лечишься и иммунитет укрепляешь ты...
– Что-то я тоже не пойму: а чего ж тебе мешает полечиться так же? – искренне удивился Юта.
*
Неподвижная вода медленно остывала. На полу, неподалеку от брошенных как попало предметов одежды черного цвета, небрежно прикрытых халатом, сиротливо стояла непочатая бутылка. На полу же находились Хисаши Имаи и Атсуши Сакураи, так и не собравшиеся ни открыть «Джонни Уокера», ни дойти пару шагов до джакузи.
– Нет, ну у них тут не совсем уж так всё плохо, конечно, – сказал лидер-сан, в блаженстве подставляясь под руку Аччана, который, очевидно, глубоко о чем-то задумался, так как начал почесывать лидера за ухом. – Хотя и лето как ноябрь, но… Полы вот с подогревом.
– М-мм… Вот видишь… – низким бархатным голосом отозвался Аччан.
«Как бы не простыл», – обеспокоенно подумал лидер.
Прошло еще несколько минут, после чего лидер почувствовал настоятельную потребность обсудить вопрос, который давно уже не давал ему покоя. Он, колеблясь, начал:
– Аччан… Пожалуйста, скажи мне…
– Что тебе сказать? – с улыбкой спросил Аччан, медленно пропуская между пальцами светлые пряди его волос.
– Скажи… Зачем ты мне сегодня сделал, ну, вот это… С мокрым шнуром?
Аччан замер и в растерянности воззрился на лидера.
– Хиса, ну запутался у меня этот шнур, прости! – расстроенно сказал он наконец. – Просто сегодня никто не следил, чтобы провода не натягивались – будто ты сам не знаешь! Я ведь перед тобой извинился сразу же!.. Да что ты, в самом деле…
Хисаши Имаи увидел, как бесподобные обсидиановые очи грустно меркнут.
– Аччан! – в отчаянии от того, как поразительно плохо понимает его этот человек, воскликнул он. – Ну Аччан!..
Аччан не понимал.
Хисаши почувствовал прилив решимости.
Он потянулся в сторону, быстрым движением вынул из казенного корейского халата пояс, пару раз окунул его в воду и, выкрутив и подергав за концы, обеими руками протянул Аччану.
– Атсуши, пожалуйста, отходи меня как следует, хотя бы вот этим пока… – опустив глаза, попросил лидер-сан и, для подкрепления просьбы горячо целуя Аччана в щиколотку, добавил: – Я же до Токио теперь не дотерплю, пойми…
Тут лидер не удержался и, подняв взгляд, умоляюще посмотрел на Атсуши.
Стрелоподобные брови последнего были демонически изогнуты. На прекрасных губах играла многообещающая усмешка.
– Ничего, Имаи, дотерпишь, – сладким полушепотом, в котором не было ни капли жалости, произнес Атсуши Сакураи. – Дотерпишь…
***
Толл лежал на кровати, курил забористую сигарету без фильтра и пускал в потолок кольца дыма, из любви к искусству стараясь придать им идеально красивую форму.
Ему было любопытно, как скоро сработает дымоуловитель и много ли с потолка польется воды. Также его интересовало, будет ли этот технический феномен сопровождаться звуковыми эффектами.
Толлу, как всегда, везло: ничего не происходило.
Через некоторое время Толл затушил сигарету, отчетливо произнес фразу «а гори все синим пламенем» и с выражением мужественного самоотречения на лице встал с кровати. Затем он подошел к мини-бару и достал оттуда зеленую бутылку с загадочной надписью на этикетке.
Но в это время раздался нетерпеливый стук в дверь, которая почти сразу же и отворилась.
На пороге стоял взлохмаченный и энергичный лидер. Глаза его воодушевленно сверкали. Из-за плеча лидера застенчиво выглядывал Аччан.
– Да как тебе не совестно, Ани-сан, одному выпивать! Ты что вообще?! – не на шутку возмутился Хисаши, первым делом заметив знакомое чарующее мерцание зеленого стекла, но быстро разглядел, как недобро сдвинуты брови у старшего по команде, и вежливым голосом осведомился, подходя поближе: – Ани-сан, скажи, а ты в Сеул ехать собираешься или как?
– Ани-сан, серьезно, давай скорее, – с извиняющейся улыбкой попросил Атсуши. – Не знаю, как у тебя, а у нас с Маимаи-чаном еще ни капли во рту не было.
Толл поставил бутылку и сумрачно скрестил руки на груди.
– Ну правда, Ани-сан, быстрее, – сказал Хисаши, добавляя: – А то смотри, отправлю тебя на почетную пенсию и Йошики возьму. Его долго уговаривать не надо.
Ввернув эту ненавистную Ани-сану плоскую шутку самого идиотского пошиба, лидер сразу отступил чуть назад, так как знал, что она придает движениям Ани-сана удивительную скорость и точность. Впрочем, на этот раз привычная реакция запаздывала, поэтому лидер, подумав, продолжил:
– Между прочим, я с ним разговаривал – он согласен, а то ему за границей совсем выпить не с кем. Готов даже сидеть пониже. И над партером в одиночку не летать…
Продолжая стоять у холодильника неподвижным и грозным изваянием в набедренной повязке, Толл исподлобья смотрел на своих кохаев, один из которых с энтузиазмом нес раздражающую чушь, а второй, пряча смешки, понимающе смотрел то на первого, то на него, Толла.
Толл чувствовал, как его сердце переполняет неуютная суровая нежность.
– Ну ладно, ладно, всё, уймитесь только, – буркнул он и пошел одеваться.
– Ани-сан, знаешь, тут внезапно родились хорошие идеи для фэнсервиса, – не унимался Хисаши. – Хочешь, расскажу?
– Еще не хватало, – донеслось из-за дверцы шкафа.
– Да… Ани-сан, а я вот подумал – насчет колонок наших сгоревших, и микрофона, который током бился… Может, не будем с возмещением связываться? Ну их… Все равно же скажут «форс-мажор»… Ты как считаешь?
– По барабану, – коротко ответил Ани-сан, со знанием дела мстя Хисаши за неуместный юмор.
– Ага, – сказал лидер, почему-то не взбесившись. – Скажи, а за этими за двумя идти или нет, как думаешь? А то у них, понимаешь, заперто и не открывает никто.
– Догонят, не развалятся, – беззлобно махнул рукой Толл, закрывая шкаф и появляясь уже в рубашке и в брюках. – Так, ну что? Чего ждем?
Тут без стука распахнулась дверь, и в проеме возникли до крайности взволнованные Хиде и Юта. Тревога в их глазах, однако, быстро сменилась облегчением.
– Ух, – выдохнул Юта, приваливаясь к косяку. – Ну слава богу. Я вот как раз ему говорил: если Ани-сан уже уехал – пеняй на себя.
– Небось, приложились уже? – с подозрением в голосе спросил лидер-сан.
Юта подобрался, принял серьезный вид и замотал головой, глядя в пол.
Хиде сделал лицо, которое должно было означать, что на самом деле его, Хиде, здесь нет – а если и есть, то тогда нет всех остальных. Визуальное выражение этого сложного концепта, как всегда, отлично ему удалось.
– Ани-сан? – вопросительно произнес Атсуши, глядя на Толла.
Толл жестом полководца простер руку в направлении коридора.
Четверо сотоварищей, бросая на Ани-сана благодарные взгляды, дружно устремились к лифту.
Толл обернулся с порога, довольно посмотрел на одинокую бутылку соджу и, подумав: «А все-таки я исключительно везучий человек», закрыл за собой дверь.
Автор: White.Red.White.Red
Фэндом: BUCK-TICK
Пэйринг или персонажи: Атсуши\Хисаши, Хиде/Юта, Толл
Рейтинг: PG-13 -> R
Жанры: Слэш (яой), Юмор
___________________________
читать дальше
Угрюмо вжав мокрую голову в не менее мокрые плечи, дрожащий и негодующий Хисаши Имаи стремительной походкой проследовал со сцены во внутренние помещения нелепого, ужасного и идиотского фестивального сооружения, злонамеренно построенного безмозглыми кретинами, которые…
Тут мысль лидера-сана прервалась: он все-таки поскользнулся. Покидая полузатопленную сцену, навевавшую мысли о подневольном крестьянском труде на рисовых полях, лидер-сан заспешил поскорее оказаться в любом месте, где сверху не низвергаются холодные потоки воды, из-за чего временно ослабил бдительность, направленную на сохранение равновесия, – и вот он уже подхвачен чьими-то заботливыми руками в самом начале пути к мокрому полу. Хотя, конечно, не «чьими-то», а Аччана, который был уже здесь, так как ушел за кулисы на минуту раньше: именно с него, по-видимому, на пол и натекло столько воды. Черный концертный плащ Аччана, брошенный на спинку стула, сочился медленно падающими каплями и как бы подтверждал это предположение, являя собой поистине прискорбное зрелище.
«… безмозглыми кретинами, которые явно стремятся к подрыву культурных связей между двумя странами и саботажу добрососедских отношений», – мрачно закончил про себя Хисаши Имаи. Нет, сбить его с мысли было не так-то просто.
Аччан, грустно взглянув на лидера, снял с плеч полотенце и протянул ему.
Лидер взял полотенце и хищно посмотрел по сторонам в поисках японского стаффа. Однако японский стафф либо находился на порядочном расстоянии и прятал глаза, либо в броуновском движении ползал по полу с тряпками в руках, полностью сосредоточившись на этом занятии.
– Покорнейше просим вас изволить сообщить: так будут ли анкоры? – с корейским акцентом спросил жизнерадостный голос переводчицы.
Атсуши Сакураи устремил на нее умоляющий взгляд.
Хисаши Имаи, уперев кулаки в бока, раскрыл рот, набирая побольше воздуха для пространной речи.
– Это все плохая карма! – вдруг провозгласил еще один жизнерадостный голос, на этот раз Ютин. – Надо было тоже идти на встречу с фанатами, а не меня одного отправлять.
Лидер-сан бросил косой взгляд через плечо.
Как и можно было ожидать, трое оставшихся бэнд-мемберов уже вошли следом и теперь в некоторой нерешительности топтались у порога.
Юта, однако, продолжал, подняв указательный палец:
– Вот за это мне и досталось место под козырьком! Ну, Ани-сану тоже, постольку-поскольку. А вы!.. Вот особенно вы двое, да, «уважительные причины» у них… Так вам и надо, между прочим! Да знали б вы вообще, что со мной с одним хотели сделать, раз вас не было! Эти фанатки, они…
Лидер, никак не реагируя на выступление Юты, повернулся обратно и стал говорить Аччану что-то очень тихое и зловещее.
Юта, нисколько не огорчившись, вернулся к разглядыванию темно-красных кожаных штанов Хидехико Хошино, с которых ручейками струилась вода. Это зрелище уже не в первый раз за последние минуты заставило Юту сделать огромные глаза и громким, как в театре, шепотом воскликнуть:
– Хиде, тебе надо как можно скорее их снять!
– Да тише ты… – умоляюще вымолвил Хиде, страдальчески переминаясь с ноги на ногу.
– Ты не по-ни-ма-ешь! – горячо возразил Юта все тем же шепотом. – Это может быть очень опасно. Вот у меня один бывший знакомый…
«Нет, все-таки я исключительно везучий человек», – подумал Толл Ягами, молча взиравший на происходящее, и вперил взгляд в потолок.
Тем временем Хисаши Имаи, наклонившись к самому лицу Атсуши Сакураи, пылко выговаривал ему вполголоса:
– …Ну, положим, долбаный полет на долбаном самолете я тебе простил.
– Да, вчера еще, – согласился Атсуши Сакураи, невольно расцветая улыбкой. – И утром.
Но, к сожалению, время для улыбок еще явно не пришло.
– Значит, «потомки нас не поймут», да? – Голос Хисаши Имаи понизился до критической точки. – «Грядет совместный мундиаль две тысячи два», да? Тоже, небось, вот на такое хреновое лето запланирован? «Жест доброй воли», «жест доброй воли»! Ух-х…
Аччан виновато потупился.
– Имаи-сан! Сакураи-сан!
Хисаши и Атсуши, вздрогнув, вскинули головы. Привыкнуть к этому жизнерадостному воодушевленному голосу было крайне трудно.
– Мы все просим вас изволить не огорчаться!
Лица представителей корейской стороны, неизвестно когда успевших встать рядом тесным полукругом, выражали всепонимание и искреннюю теплоту, как бы подтверждая прозвучавшие слова.
– Мы постараемся всё сделать для того, чтобы вы поскорее забыли о незначительных погодных неудобствах, – задушевно продолжала переводчица. – Для вас будет устроен тур по лучшим круглосуточным заведениям, где вы сможете отдохнуть и как следует согреться. Конечно, лучше всего для этой цели подходит уникальный корейский напиток соджу. Но вы также сможете познакомиться и с не имеющим аналогов в мире целебным блюдом, которое регулирует температуру тела, охлаждая в жару и грея в холод! Оно называется «посинтхан». Сейчас как раз сезон!
– Так. «Заведения» и «греться». Хорошо. – Цепкий ум лидера, как всегда, выделял главное и отбрасывал несущественное. – «Пошинтан», хм… Как-то даже знакомо звучит…
– Ой, – неожиданно сказал Аччан, будто внезапно что-то сообразив.
Хисаши Имаи вопросительно воззрился на Аччана.
– «Пошинтан» – это, Маимаи-чан, знаешь что… – Глаза Атсуши Сакураи вдруг сделались еще более виноватыми, чем раньше, и при этом заблестели, что не предвещало ничего хорошего, как и подозрительное «Маимаи-чан». – Это, в общем, как тебе сказать… Суп такой.
– Ну, и? – раздраженно поторопил лидер.
– ...Корейский. Из мяса, – совсем уже упавшим голосом закончил Аччан, все же сумев взять себя в руки и с профессиональным мастерством поставить многозначительный акцент на слове «мясо».
Переводчица радостно закивала. Видя это, прочие корейцы тоже обрадовались и энергично закивали в унисон.
Временно позабытая всеми троица бэнд-мемберов, напротив, в ужасе застыла: судя по широко распахнувшимся глазам лидера-сана, его наконец-то осенило понимание.
Подтверждая их догадку, лидер-сан леденяще тихим голосом осведомился:
– Минна, скажите-ка мне – вы шутите?.. Шутите, да?.. Или вы, черт возьми, серьезно?!?! – наконец страшно возопил он, мобилизовав все свои вокальные возможности, но закашлялся и не смог продолжать.
Аччан, зябко поежившись, шмыгнул носом.
Бэнд-мемберы приготовились к худшему и даже встали покучнее. При этом Юта не смог не заметить, что Хиде перестал стучать зубами и вместо этого мужественно заиграл желваками.
Корейцы, опомнившись, заговорили все разом. Переводчица замахала руками и воскликнула, перекрикивая шум:
– Ну что вы, что вы! Это же совсем не обязательно! Не хотите из собаки – не надо из собаки! Есть и другой чудесный согревающий суп – тхоккитхан! Целебное блюдо по традиционному корейскому…
– Из чего оно? – спросил Хисаши, перебивая. Услышав, как Хисаши перебивает, бэнд-мемберы тихо охнули, после чего Юта не без огорчения определил по слуху, что зубы у Хиде застучали снова.
– Из кролика! – сияя лучезарной детской улыбкой, ответила переводчица. – Сейчас, правда, не сезон, но для вас мы обязательно…
Аччан обхватил себя за локти и закрыл глаза.
Лидер-сан издал душераздирающий стон и кинулся прочь.
Все корейцы гурьбой бросились за ним. Аччан, придя в себя, схватил свой мокрый концертный плащ – Толлу, наблюдавшему за мокрым Аччаном, его плащ напомнил пиратское знамя после шторма, – и с криком «Хиса, постой! Накинь хотя бы это!» также ринулся вперед. Трое изнервничавшихся бэнд-мемберов нехотя оторвались от стенки, в которую почему-то оказались вжаты спинами, и поплелись следом.
– Короче, сегодня весело не выпьем, – уже довольно флегматично подытожил Толл, озвучив то, о чем думали все.
*
Переводчица села в другую машину: всем было ясно, что лидер-сан хотел бы некоторое время ее не видеть. Надо сказать, что остальные четверо бэнд-мемберов вполне понимали это желание.
Сначала ехали молча: лишь Хисаши Имаи с периодичностью раз в четверть минуты бормотал себе под нос «кошмар, кошмар», на пятый и седьмой раз дополнив эти слова фразой «блин, как же меня знобит».
– Ну Хиса, ну ничего, – утешающе отозвался Аччан и тихо добавил: – Я вообще себя из бутылки полил, как обычно... Еще в самом начале…
– Ну и сам дурак, – хмуро отрезал лидер и отвернулся к окну, буркнув: – Саундчека ему не хватило...
– Хисаши… Знаешь… – Огромные глаза Аччана снова заблестели, чтобы сразу же затуманиться влажной рябью. – Нет. Ты, наверное, не знаешь. А я вот узнал случайно… Это ведь еще не все супы, которые они готовят, Хисаши!..
Тут Хидехико Хошино, благородно подавляя обиду на некоторых согруппников, которые и не думали замечать его собственное промокшее состояние, решительно собрался вмешаться и сменить тему, – но в этот момент бронированный «мерседес» наконец подъехал к отелю и остановился.
Из чувства яростного противоречия не дожидаясь, когда перед ним распахнут дверцу, лидер вышел из машины и направился ко входу, мстительно огибая корейцев, которые рвались навстречу с раскрытыми зонтами.
Уже по одной походке лидера-сана бэнд-мемберы понимали, что он намерен одиноко надраться у себя в номере, – и что им не остается ничего другого, кроме как последовать его примеру.
***
Прошло пятнадцать минут.
*
Выйдя из душа, Толл Ягами обреченно упал на кровать и включил телевизор.
По телевизору шла вечерняя дорама. Юноша и девушка нездешней красоты, издавая звуки удовлетворения, синхронно уплетали из одной кастрюльки какое-то дымящееся корейское блюдо. Рядом стояла початая зеленая бутылка с лаконичной корейской надписью, исполненной таинственной и притягательной силы.
Толл выключил телевизор и сложным взглядом посмотрел в сторону мини-бара.
*
– Хииидеее!.. Ух ты, какая у тебя тут ванна!
Сидящий в теплой воде Хиде, уже успевший расслабиться до состояния полудремы, вскинулся и настороженно приоткрыл глаза.
На пороге ванной стоял Юта и с благоговейной улыбкой смотрел в его сторону. Встретившись с Хиде взглядом, он улыбнулся еще шире, подошел поближе и восхищенно продолжил, водя ладошкой по бортику:
– Здоровенная какая! Со ступеньками! О-о, смотри-ка ты, и прожилки какие под мрамор… Или правда мрамор?
– А у тебя что, не такая? – недоверчиво спросил Хиде.
– Нет, у меня обычная, представляешь? Дискриминация вообще, – с огорчением в голосе ответил Юта. – Я тебе покажу… Потом… Ой, а у тебя – ну прямо как заграничная... Хотя она и есть заграничная… Слушай, будь другом, пусти меня тоже, а? Когда еще удастся полежать в заграничной ванне? – Закончив с построением этой железной логической цепочки, Юта умильно склонил голову набок и замер в ожидании.
– С нашим лидером – нескоро, – задумчиво ответил Хидехико Хошино на последний риторический вопрос.
Из стратегических соображений Юта не стал указывать Хиде на получившийся каламбур, но дал себе установку непременно выяснить, содержится ли в нем какая-либо фрейдистская подоплека.
Тем временем Хиде добавил, погружаясь поглубже:
– А всяких грязных личностей я к себе в ванну пускать не стану.
Юта радостно подпрыгнул и воскликнул:
– Не вопрос! Сполоснусь моментально!
В течение следующих нескольких мгновений Хиде ошеломленно наблюдал, как Юта сбрасывает одежду с такой скоростью, будто за плечами у него была не одна тренировка с секундомером. Хиде даже хотел как-то это прокомментировать, но понял, что лишился дара речи.
– Кстати, Хиде, я как раз знаю классный способ предотвратить простуду! Из телевизора узнал! И главное, что отлично подходит! – тем временем говорил Юта, скрываясь в душевой кабинке. – Вот вылезем из ванны – покажу…
*
Хисаши Имаи проверил, как наливается вода в джакузи, нахмурился, чихнул и поплотнее запахнул на себе махровый халат с рисунком из пятилепестковых цветков сливы, накинутый после короткого душа. Затем он вышел из ванной комнаты своего непосильными трудами заработанного люкса, – как сокрушенно сообщили ему корейцы еще вчера, президент-сьюитов в Тондучхоне не было, – и пружинистым целеустремленным шагом направился к мини-бару.
Открыв дверцу, лидер-сан с оценивающим прищуром посмотрел на батарею небольших зеленых бутылок, которая занимала всю среднюю полку. Батарея была увенчана розовым бантиком и розовой же в сердечках карточкой с надписью «!!! Имаи-саме от организаторов !!!». Имаи-сама вытащил две бутылки и присел с ними на диван, в предвкушении рассматривая белые этикетки с черными письменами, угловатыми и в то же время гипнотически округлыми. Ухватив одну из бутылок за горлышко и берясь за крышечку, он бросил случайный взгляд в сторону беззвучно работающего телевизора.
Плазменный экран показывал с трудом шагающего в гору героя вечерней дорамы: он печально тащил на закорках веселую героиню, которую как раз в этот момент должно было вырвать ему за шиворот.
Лидер вздохнул, выключил телевизор и после некоторого раздумья снова взялся было открывать крышечку, но в этот момент постучали в дверь.
*
Хиде вылетел из ванной как ошпаренный и пустился кругами по номеру, оглашая свой путь воплями и испуганно оглядываясь. Юта следовал за Хиде без отставания и с методичной частотой хлестал его обеими руками по всем частям тела подряд, уговаривая:
– Да стой ты и не ори!.. Чтобы сохранить тепло и улучшить кровоток, надо после ванны себя отшлепать! Это профессор медицины рассказывал, к твоему сведению!
– Так себя же! – в отчаянии воскликнул Хиде, вбегая обратно в спальню и ныряя под одеяло в поисках прибежища.
– Ну не всем же так везет, чтобы их мог отшлепать кто-то другой! – резонно возразил Юта, садясь на Хиде верхом в целях его обездвижения.
Тут раздался стук во входную дверь.
Оба замерли.
Чей-то голос с корейским акцентом громко поинтересовался из коридора:
– Хеллоу! Ар ю о-кхей?
На лице Хиде отразилась ожесточенная борьба.
Юта смотрел на него сверху, насупившись.
– Окей, окей, сорри, сэнкью! – в конце концов крикнул Хиде в ответ.
– О, о-кхей! – донеслось из коридора.
Наступила пауза.
– Ну ладно, – снисходительно сказал Юта, как бы меняя гнев на милость, и, слезая с Хиде, добавил: – Есть еще другой способ. Погоди-ка, я сейчас. – И он скрылся в соседней комнате.
Хиде продолжал лежать под одеялом, вяло пытаясь определить, похожи ли чувства, которые он испытывает в настоящий момент, на презрение к собственной слабости.
Юта вернулся, неся в руках большую бутылку «Джонни Уокера». Усевшись на краешек кровати, он одним щелчком снял с бутылки крышку, деловито откинул с Хиде одеяло и, набрав полный рот янтарно-золотистой жидкости, как из пульверизатора спрыснул его внушительный торс алкогольной пылью.
– А этот способ откуда? От Аччана, что ли? – подозрительно осведомился Хиде.
– И не стыдно тебе было так орать! – с укоризной произнес Юта, коварно игнорируя вопрос и принимаясь растирать мощную грудь Хиде своими поразительно твердыми и жесткими пальчиками. – Тут специально для нас, чтоб ты знал, на каждом этаже охрана расставлена. Незаметно. По два человека. С рациями, с пистолетами и вообще. Ух, видал бы ты, какие пистолеты – как в кино… А тяжеленные какие, оказывается – я даже подержал... Да… А все из-за того, что возможны провокации со стороны Севера и правых радикалов, вот. Мне это по секрету сказали. Делюсь, можно сказать, с тобой одним. Потому что ты панику сеешь. Из-за тебя вообще международный скандал может случиться. И, между прочим, я тебе не договорил про своего знакомого – он в итоге решил с этим делом лечь в хирургию, и прикинь, что интересно: ему там заодно…
– Юта, а ты умеешь одновременно говорить и делать минет? – неожиданно спросил Хиде.
Юта прекратил движения руками и уставил на Хиде озадаченный взгляд. Серьезно поразмыслив, он покачал головой и с сомнением в голосе признался:
– Ты знаешь… Не проверял.
– А давай сейчас проверим? – с надеждой предложил Хиде.
*
Дверь в номер лидера медленно отворилась. На пороге стоял красивый Аччан, источавший тепло и аромат сирийской розы. В руках он держал отливающую темным золотом бутылку емкостью семьсот пятьдесят миллилитров, в которой Хисаши Имаи сразу и безошибочно определил шотландское купажированное. «Черт, как же он умеет эффектно появиться», – с нежной гордостью подумал Хисаши.
– У тебя, наверно, тоже такая есть, – сказал Аччан, делая несколько шагов вперед своей особенной, чуть раскачивающейся походкой, и негромко добавил: – Я хотел, чтобы у тебя было две.
Хисаши почувствовал, что его затапливают волны любви и что сейчас он в них утонет.
Он протянул руки навстречу Аччану.
Аччан с готовностью пришел в его объятья. Бутылка, которую он по-прежнему крепко держал, уперлась лидеру в спину.
Лидер пылал и таял.
Внезапно Аччан отстранился и, испытующе глядя на лидера, строго спросил:
– Ноги-то промочил, а? Ну-ка, говори!
– Ха, а ты как думаешь, – волнующе сипло сказал Хисаши Имаи, неуверенно добавляя: – И ты, наверно, тоже? Да?
Атсуши Сакураи приоткрыл идеально очерченный рот и отступил немного назад, причем в его умопомрачительных обсидиановых очах отразилось не вполне понятное Хисаши тревожное удивление.
Решив про себя, что обязательно разберется с данным вопросом, но чуть позже, Хисаши Имаи взял у Аччана бутылку и поставил на пол.
*
Толл Ягами встал с кровати, прошел к двери и выглянул в коридор, чтобы узнать, не происходит ли там чего-нибудь интересного. Кроме того, ему вдруг захотелось проверить, хорошо ли несет вахту парная охрана, о которой взахлеб рассказывал Юта, а также из чисто статистического любопытства выяснить, каково гендерное соотношение в ее рядах.
В коридоре было тихо и пусто.
Толл вернулся обратно, сел на кровать и во второй раз включил телевизор.
В дораме наступило утро. Герой, проснувшийся в постели около одетой в пижаму героини, с огромным изумлением заметил, что она девушка, а не юноша. Как оказалось, до этого момента он был по неясным причинам уверен в обратном.
– Нет, и все-таки грех жаловаться: я очень везучий человек, – мрачно констатировал Толл и выключил телевизор снова.
*
Хидехико Хошино уронил голову на подушку, хватая ртом воздух.
Выпрямившись и тщательно облизнувшись, Юта протянул руку за стоящей неподалеку бутылкой виски, сделал увесистый медленный глоток и, мурлыкнув от удовольствия, сказал:
– Кстати говоря, алкоголь отлично идет с протеинами – я в журнале читал, там что-то с чем-то сочетается, очень полезно для здоровья, для иммунитета и вообще. Да, так вот…
– Юта… Погоди, я не пойму… – с трудом выговорил Хиде, все еще тяжело дыша. – Ведь это я под дождем стоял… И простуда вроде как грозит мне… А лечишься и иммунитет укрепляешь ты...
– Что-то я тоже не пойму: а чего ж тебе мешает полечиться так же? – искренне удивился Юта.
*
Неподвижная вода медленно остывала. На полу, неподалеку от брошенных как попало предметов одежды черного цвета, небрежно прикрытых халатом, сиротливо стояла непочатая бутылка. На полу же находились Хисаши Имаи и Атсуши Сакураи, так и не собравшиеся ни открыть «Джонни Уокера», ни дойти пару шагов до джакузи.
– Нет, ну у них тут не совсем уж так всё плохо, конечно, – сказал лидер-сан, в блаженстве подставляясь под руку Аччана, который, очевидно, глубоко о чем-то задумался, так как начал почесывать лидера за ухом. – Хотя и лето как ноябрь, но… Полы вот с подогревом.
– М-мм… Вот видишь… – низким бархатным голосом отозвался Аччан.
«Как бы не простыл», – обеспокоенно подумал лидер.
Прошло еще несколько минут, после чего лидер почувствовал настоятельную потребность обсудить вопрос, который давно уже не давал ему покоя. Он, колеблясь, начал:
– Аччан… Пожалуйста, скажи мне…
– Что тебе сказать? – с улыбкой спросил Аччан, медленно пропуская между пальцами светлые пряди его волос.
– Скажи… Зачем ты мне сегодня сделал, ну, вот это… С мокрым шнуром?
Аччан замер и в растерянности воззрился на лидера.
– Хиса, ну запутался у меня этот шнур, прости! – расстроенно сказал он наконец. – Просто сегодня никто не следил, чтобы провода не натягивались – будто ты сам не знаешь! Я ведь перед тобой извинился сразу же!.. Да что ты, в самом деле…
Хисаши Имаи увидел, как бесподобные обсидиановые очи грустно меркнут.
– Аччан! – в отчаянии от того, как поразительно плохо понимает его этот человек, воскликнул он. – Ну Аччан!..
Аччан не понимал.
Хисаши почувствовал прилив решимости.
Он потянулся в сторону, быстрым движением вынул из казенного корейского халата пояс, пару раз окунул его в воду и, выкрутив и подергав за концы, обеими руками протянул Аччану.
– Атсуши, пожалуйста, отходи меня как следует, хотя бы вот этим пока… – опустив глаза, попросил лидер-сан и, для подкрепления просьбы горячо целуя Аччана в щиколотку, добавил: – Я же до Токио теперь не дотерплю, пойми…
Тут лидер не удержался и, подняв взгляд, умоляюще посмотрел на Атсуши.
Стрелоподобные брови последнего были демонически изогнуты. На прекрасных губах играла многообещающая усмешка.
– Ничего, Имаи, дотерпишь, – сладким полушепотом, в котором не было ни капли жалости, произнес Атсуши Сакураи. – Дотерпишь…
***
Толл лежал на кровати, курил забористую сигарету без фильтра и пускал в потолок кольца дыма, из любви к искусству стараясь придать им идеально красивую форму.
Ему было любопытно, как скоро сработает дымоуловитель и много ли с потолка польется воды. Также его интересовало, будет ли этот технический феномен сопровождаться звуковыми эффектами.
Толлу, как всегда, везло: ничего не происходило.
Через некоторое время Толл затушил сигарету, отчетливо произнес фразу «а гори все синим пламенем» и с выражением мужественного самоотречения на лице встал с кровати. Затем он подошел к мини-бару и достал оттуда зеленую бутылку с загадочной надписью на этикетке.
Но в это время раздался нетерпеливый стук в дверь, которая почти сразу же и отворилась.
На пороге стоял взлохмаченный и энергичный лидер. Глаза его воодушевленно сверкали. Из-за плеча лидера застенчиво выглядывал Аччан.
– Да как тебе не совестно, Ани-сан, одному выпивать! Ты что вообще?! – не на шутку возмутился Хисаши, первым делом заметив знакомое чарующее мерцание зеленого стекла, но быстро разглядел, как недобро сдвинуты брови у старшего по команде, и вежливым голосом осведомился, подходя поближе: – Ани-сан, скажи, а ты в Сеул ехать собираешься или как?
– Ани-сан, серьезно, давай скорее, – с извиняющейся улыбкой попросил Атсуши. – Не знаю, как у тебя, а у нас с Маимаи-чаном еще ни капли во рту не было.
Толл поставил бутылку и сумрачно скрестил руки на груди.
– Ну правда, Ани-сан, быстрее, – сказал Хисаши, добавляя: – А то смотри, отправлю тебя на почетную пенсию и Йошики возьму. Его долго уговаривать не надо.
Ввернув эту ненавистную Ани-сану плоскую шутку самого идиотского пошиба, лидер сразу отступил чуть назад, так как знал, что она придает движениям Ани-сана удивительную скорость и точность. Впрочем, на этот раз привычная реакция запаздывала, поэтому лидер, подумав, продолжил:
– Между прочим, я с ним разговаривал – он согласен, а то ему за границей совсем выпить не с кем. Готов даже сидеть пониже. И над партером в одиночку не летать…
Продолжая стоять у холодильника неподвижным и грозным изваянием в набедренной повязке, Толл исподлобья смотрел на своих кохаев, один из которых с энтузиазмом нес раздражающую чушь, а второй, пряча смешки, понимающе смотрел то на первого, то на него, Толла.
Толл чувствовал, как его сердце переполняет неуютная суровая нежность.
– Ну ладно, ладно, всё, уймитесь только, – буркнул он и пошел одеваться.
– Ани-сан, знаешь, тут внезапно родились хорошие идеи для фэнсервиса, – не унимался Хисаши. – Хочешь, расскажу?
– Еще не хватало, – донеслось из-за дверцы шкафа.
– Да… Ани-сан, а я вот подумал – насчет колонок наших сгоревших, и микрофона, который током бился… Может, не будем с возмещением связываться? Ну их… Все равно же скажут «форс-мажор»… Ты как считаешь?
– По барабану, – коротко ответил Ани-сан, со знанием дела мстя Хисаши за неуместный юмор.
– Ага, – сказал лидер, почему-то не взбесившись. – Скажи, а за этими за двумя идти или нет, как думаешь? А то у них, понимаешь, заперто и не открывает никто.
– Догонят, не развалятся, – беззлобно махнул рукой Толл, закрывая шкаф и появляясь уже в рубашке и в брюках. – Так, ну что? Чего ждем?
Тут без стука распахнулась дверь, и в проеме возникли до крайности взволнованные Хиде и Юта. Тревога в их глазах, однако, быстро сменилась облегчением.
– Ух, – выдохнул Юта, приваливаясь к косяку. – Ну слава богу. Я вот как раз ему говорил: если Ани-сан уже уехал – пеняй на себя.
– Небось, приложились уже? – с подозрением в голосе спросил лидер-сан.
Юта подобрался, принял серьезный вид и замотал головой, глядя в пол.
Хиде сделал лицо, которое должно было означать, что на самом деле его, Хиде, здесь нет – а если и есть, то тогда нет всех остальных. Визуальное выражение этого сложного концепта, как всегда, отлично ему удалось.
– Ани-сан? – вопросительно произнес Атсуши, глядя на Толла.
Толл жестом полководца простер руку в направлении коридора.
Четверо сотоварищей, бросая на Ани-сана благодарные взгляды, дружно устремились к лифту.
Толл обернулся с порога, довольно посмотрел на одинокую бутылку соджу и, подумав: «А все-таки я исключительно везучий человек», закрыл за собой дверь.